Бриллианты и булыжники

Несомненно, что столь резкая характеристика – пристрастна и не заслужена престарелым критиком, но известная доля истины в ней содержится: Георгий Адамович как поэт и как критик полностью уходит своими корнями в предреволюционный «серебряный век» русской литературы, мыслит его формулировками и, хотя сам отрицает это, не в силах выскочить из узких псевдоэстетических рамок отошедшего в прошлое поэтического течения, именуемого в просторечии «декадентством». В его критических работах это сказывается в подходе к разбираемым им авторам.

Г. Адамович ценит прежде всего форму их творчества и лишь сквозь нее и в зависимости от нее подходит к содержанию их трудов, к заложенным в них идеям. Подобный метод характерен как для ушедшего «серебряного века», так и для его современных пережитков, «русских монпарнассцев», группирующихся в Париже поэтов и поэтиков русского зарубежья. В отношении к прозаикам метод Адамовича еще более порочен. Только этим можно объяснить его явную недооценку Шмелева и даже некоторую враждебность к нему – крупнейшему в эмиграции, подлинно национальному писателю. За «потненьким графинчиком водки» Адамович не заметил глубокой русскости Шмелева и насыщенности всех его произведений подлинно русским христианским миропониманием, хотя и признал его огромный талант, «больной талант», как он пишет. Абсолютная нелепость! Именно Шмелев-то и пышет полнокровным цветущим здоровьем в литературном саду русской эмиграции.

Зато перед Буниным Адамович готов не только стать на колени, но и класть сотни земных поклонов. Блеск и отточенность внешней формы бунинских произведений порабощают его и заставляют не только закрывать глаза, но всеми правдами и не правдами обелять темные места бунинского литературного наследства.

Но было бы большой несправедливостью отказать Адамовичу в возможности проникновения к тайнам, скрытым в сердцах писателей. Иногда эти лучи озаряют написанные им страницы. Его отзыв о творчестве Д. Мережковского, безусловно, глубок и справедлив: Адамович не считает Мережковского истинным христианином, и в этом он прав.

Много правды и в оценке Адамовичем всей литературы русского зарубежья в целом. Дописывая предисловие к ней уже в 1954 году, Адамович обвиняет писателей старшего поколения в недоброжелательстве и отчужденности от новых поэтов и прозаиков, выросших в эмиграции, от второго ее поколения.

«Часовой», Брюссель,

май 1956 года, № 365. С. 12

Сквозь призму болотного пузыря

Выпуском книги профессора Г. П. Струве[146] «Русская литература в изгнании» издательство им. Чехова, безусловно, ответило на один из главнейших запросов читателя русского Зарубежья. Да и не только Зарубежья. Несомненно, что эта книга послужит и грядущим поколениям российских людей в те, быть может, уже не столь далекие времена, когда обе ветви русской литературы – зарубежная и подсоветская – сольются в единстве своего дальнейшего развития. Надежду, что это время наступит, высказывает автор труда, в чем полностью с ним согласимся.

Удачен и выбор автора, которому был поручен издательством этот первый в истории российской эмиграции обзор ее литературы. Профессор Глеб Петрович Струве несомненно наиболее глубокий, эрудированный и, главное, наиболее беспристрастный, а следовательно и свободный от «литературной партийности» из работающих в настоящее время в зарубежье литературоведов и критиков литературы. Но всё же… об этом «всё же» мы скажем потом.

Труд проф. Г. П. Струве надлежит рассматривать в двух аспектах: литературно-историческом и критическом. Сам он не разделяет этих двух точек своего зрения, но пытается установить между ними гармоничное единство, что, пожалуй, ему не всегда удается. Тем не менее, историческая часть его труда не вызывает особых возражений. Проф. Г. П. Струве последовательно и подробно излагает все этапы работы писателей Зарубежья, начиная с 1920 года. Он рассматривает их в связи со всею жизнью российской эмиграции, политическими и экономическими условиями разбираемых периодов, возникавшими в узловых моментах течениями общественно-политического мышления, издательской работой и т. д. На этих главных, узловых моментах останавливается, усиливая светосилу своего прожектора. Это очень ценно. Читатель получает ясное представление о сменовеховстве, евразийстве и всем ходе самоопределения зарубежной русской литературы. Зарубежной или эмигрантской – ставит очень глубокий и насущный вопрос автор? «Эмиграция (русская) есть явление огромное и в мировой истории беспримерное, – отвечает он сам на него, – я предпочитаю ему такие термины, как русское Зарубежье или Зарубежная Россия, более отвечающие смыслу вещей… Зарубежная русская литература есть временно отведенный в сторону поток общерусской литературы, который – придет время – вольется в общее русло этой литературы».