Бриллианты и булыжники

Я часто думаю: за что Его казнили?
За то, что Он пожертвовал своею головой,
За то, что Он, субботы враг и всякой гнили,
Отважно поднял голос Свой?
За то ли, что в стране проконсула Пилата,
Где культом кесаря полны и свет и тень,
Он с кучкой рыбаков из бедных деревень
За кесарем признал лишь силу злата?
За то ли, что себя, на части разрубя,
Он к горю каждого был милосерд и чуток,
И всех благословлял, мучительно любя,
И маленьких детей и грязных проституток.
Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос —
Далекий чудный миф, мы это понимаем,
Нo ведь нельзя ж, как годовалый пес,
На всё и вся захлебываться лаем.
Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,
Пусть не было Христа, как не было Сократа,

Что из того?… Но ведь нельзя подряд

Плевать на все, что в человеке свято
Ты испытал, Демьян, всего один арест
И ты кричишь: «Ах, крест мне выпал лютый»!
А если бы тебе голгофский дали крест,
Иль чашу с едкою цикутой?
Хватило б у тебя величья до конца
В последний час по их примеру тоже
Благословлять весь мир под тернием венца
И о бессмертии учить на емертном ложе!
Нет, ты Демьян, Христа не оскорбил
Ты не задел Его своим пером нимало
Иуда, был, разбойник был,
Тебя лишь только не хватало.
Но знаешь ли, Демьян, в «евангельи» твоем
Я не нашел правдивого ответа.
В нем много бойких слов, о как их много в нем
Но слова нет, достойного поэта.
…
Ты сгустки крови у подножия креста
Хватив ноздрей, как разжиревший боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Демьян Лакеевич Придворов[34].

В годы, последовавшие за трагической смертью Есенина, казалось бы, черный занавес опустился над русской поэзией и замолкли в ней аккорды то покаянной, то обличительной по отношению ко злу, то полные светлой веры в искупление и торжество добра арфы псалмопевца. Бездушные мертвые слова восхваления лживым кумирам рекой полились из-под перьев новых поэтов. Шли ли они от души или, наоборот, от силы, поработившей эту душу, – трудно ответить на этот вопрос, но некоторый свет на него проливает самоубийство другого поэта, той же эпохи, Владимира Маяковского, полностью отдавшего себя к свой талант на службу коммунистическому Молоху, опустошенного этим Молохом и погибшего в силу своего внутреннего опустошения…

Прошло полтора десятилетия, и в подсознательных глубинах выросших за это время новых поколений возродились позывы к тем же мотивам, к напевам арфы Давида. Страшные, потрясшие всю нацию годы Второй мировой войны всколыхнули в ней прежде всего ее патриотические чувства. Не за «светлое будущее коммунизма», но за родную страну, за тысячелетнюю вековую Русь. Святую Русь, встал нерушимой стеной весь русский народ – встал и тотчас же на его устах зазвучало неразрывное с русским национальным самосознанием имя Христова, имя Милостивого Спаса. Из народных глубин оно немедленно перенеслось в уста наиболее чутких, наиболее талантливых молодых поэтов и чудесно прозвучало даже в строках коммуниста К. Симонова: