Британские интеллектуалы эпохи Просвещения

Честерфилд считает своего рода образцом эпоху Людовика XIV во Франции – настоящий, по его мнению, «августианский век». Вообще, для автора характерны симпатии к абсолютистской Франции, её монархам. Честерфилд утверждает, что абсолютизм враждебен только утилитарным естественным наукам, а высоким искусствам, он, напротив, обеспечивает покровительство. Мнению публики придаётся неоправданно высокое значение. Говоря о «правде» и называя её «водительницей по свету», Честерфилд имеет в виду скорее репутацию и честь, нежели, собственно, истину. Ведь никакие объективные достоинства человека не имеют значения, если он не будет принят обществом. И хотя автор на словах «разводит» мораль и манеры (подобные, по его собственным словам, поведению хамелеона), первое понятие им не поясняется. В личности человека всегда подчёркивается иррациональная, чувственная составляющая. Отсюда вытекает и главный принцип действия – играть на чужих страстях. Всякое собрание есть, по его мнению, «толпа», а воздействовать на толпу можно только популистскими методами. Это касается даже парламента, с чьим авторитетом рафинированный аристократ не счёл нужным считаться584.

Отношение к женщине также довольно необычное для просветителя. Лишённые здравого смысла и будучи разносчицами сплетен, они тем самым оказывают колоссальное влияние на формирование мнения высшего общества. Женщину следует использовать для продвижения наверх: либо применяя неприкрытую лесть, либо через любовные отношения с ней. Семья не существует как ценность, единственный прочный мир между мужем и женой – это развод. Любовные приключения – такой же естественный атрибут светской дамы, как её выезды и обеды. При этом «порядочному» мужу предписывается прятать свои рога. В данном случае, пожалуй, ярче всего выражается авторский принцип: действительно существует только то, что признано высшим обществом585.

Кому же противопоставлен лицемерный лоск светского общества? Разумеется, «толпе», «мужланам», «увальням», чей облик и манеры говорят сами за себя. С другой стороны, Честерфилд уделяет внимание разоблачению разного рода «авантюристов» и «щёголей», которые, не обладая соответствующей культурой, пытаются пролезть в высшее общество. Вообще он различает манеры «деревенские», «городские», манеры «судейских», наконец, «благородные» манеры, давая им французские наименования, очевидно, намекая на сословные деления586.

«Письма к сыну» в целом не производят впечатления дружеской наставительной беседы, хотя сам автор декларировал именно такой подход. Честерфилд – младший, сын неравных по статусу родителей, всецело материально зависимый от отца, не мог не испытывать отчуждения от знатного родителя. «Любовь» отца к сыну носит искусственный, натянутый характер: сам Честерфилд – старший заявляет, что любит только тех, кто этого достоин. Попытка «вывести в люди» своего бастарда объясняется скорее чувством вины перед его матерью. Граф часто подчёркивал, сколько сил тратил на воспитание сына и мягко, но навязчиво внушал ему необходимость оправдать подобные затраты. Он крайне педантичен в мелочах, обещает судить его как цензор, претор, судья, учитывать все его ничтожные недочёты, наконец, заявляет: «Я буду расчленять тебя, разглядывать под микроскопом». Остро, хотя и деликатно, реагирует на промахи сына в этикете. Говорит, что не вынесет его неуклюжести, может от этого даже заболеть. А в другом случае заявляет: «…мне придётся выскочить из – за стола, а не то меня бросит в дрожь»587.

Отправляя сына в заграничную поездку, граф направляет для его сопровождения нескольких соглядатаев из числа своих знакомых («аргусов», как он их называет). В мелочах расписывает его образ жизни, не оставляя никакого пространства для личной свободы. Рекомендует писателей и их же комментирует, говорит, какое приглашение в конкретном случае принимать, вплоть до советов завести роман с какой – нибудь знатной дамой. Честерфилд – старший предписывает своему отпрыску не только слова и действия, но также и мысли, которые непременно должны прийти в голову последнему в каждом конкретном случае. Объясняет ему, какие огромные цепи обязанностей на нём лежат: почтение к отцу, дружба с наставником, уважение к себе, обязанности человека, сына, ученика, гражданина и так далее. На протяжении всей переписки часто встречаются укоры в небрежности, рассеянности, плохой дикции, невнимательном отношении к внешности и так далее, хотя именно данные аспекты находились в центре внимания просветителя588. Последнее подобное замечание датируется 1754 г., то есть было адресовано двадцатидвухлетнему молодому человеку на пятнадцатом году переписки. Очевидно, граф желал бы видеть сына другим.