Брюс. Дорогами Петра Великого

— После неудачной для генерала Репнина головчинской акции была уже полтавская виктория! Но генерал Репнин всё ещё битого шведа опасается... — съехидничал Алларт.

Однако на замечание об опасности долгой осады Бендер Алларт ответа не дал, и Пётр про себя то отметил.

— Разумный генерал старается видеть все опасности, и близкие, и далёкие, а генерал Алларт не видит даже, сколь опасно и дале сидеть в Сороках, бросив наш авангард на произвол судьбы в Яссах! — вскипел меж тем Аникита Иванович.

Все зашумели, поскольку разрыв армии на две части становился всё опаснее по мере движения османов за Дунай.

— Полагаю, надобно отозвать войска фельдмаршала Шереметева в Сороки и здесь ждать турок! — На этот раз Алларт обращался прямо к царю.

— Возможно, по воинскому размышлению сие и разумно, но по великой политике неумно и бестолково, — вмешался вдруг в генеральский спор канцлер Головкин. И, обращаясь ко всем, пояснил: — Оставаясь в Сороках, мы, для начала, оставляем на съедение туркам нашего открытого союзника молдавского господаря Кантемира; другое, прямо предаём восставших в расчёте на наш дунайский поход сербов и черногорцев; третье, открыто упускаем дружбу болгаров, греков и иных христиан. И потом... — Гаврила Иванович вдруг хитро прищурился и привёл самый неожиданный довод: — За сей скорый поход говорят нам, господа генералы, сами звёзды и знамения небесные. Вот послушайте, что пишет из Царьграда некий мудрый человек Францишек Баровиер! — Головкин не без торжества развернул письмо и зачитал внятно: «А в 13-й день похода визиря явися на небеси звезда с хвостом, к северу висящая, и стала прямо под самым Царьградом в превеликом сиянии. Потом претворися звезда в великого змия, а из змия в великую булаву железную, которая, немного постоя, бысть невидима. Турки рассуждали то в великое таинство, обще глаголя, что Царьград будет поборен и взят!» — Гаврила Иванович обвёл взглядом лица изумлённых генералов и заключил не без таинства: — Сей мудрец вам советует: «Пробудитесь ныне спящие, яко и небесные знаки призывают вас!» — Канцлер прямо обернулся к царю.

Но Пётр хмыкнул:

— Сие чепуха! Бредни старомосковские! Но иное дело расчёт политический....

— Дозволь мне слово сказать, государь! — выступил вдруг молодой, загорелый, весёлый Ренне. После счастливого набега в молдавскую степь он принёс, казалось, на совет не только запах степных трав, но и воинскую удачу. Оглядев всех смеющимися глазами, драгун напрямик спросил генералов: — Да ведаете ли вы толком, господа, что за страна лежит там впереди, за Днестром? — Генералы молчали, и Ренне ещё увереннее продолжил: — Вы видите с валов Сорокской фортеции только голую степь, объеденную саранчой. И то правда: все поля, почитай, до Ясс поела саранча. Но дале к югу совсем иная картина: изобилие трав и фуража для коней, тучные стада овец, а в Валахии у Бранкована склады ломятся от довольствия! Главное же — за Днестром нас ждут дружественные народы. Молдаване уже сейчас прямые нам помощники, как я сам в походе увидел. А будем дале сидеть в Сороках, дождёмся подхода везиря и станем биться спиной к реке, как под первой Нарвой. Аникита Иванович ведь не шутил, когда говорил, что у турок ныне великий советник — король Каролус. А он-то умеет бить войско, прижатое, своей же глупой стратегемой, спиной к реке. Потому считаю, — Ренне обернулся к Петру, — поспешать нам в Яссы и немедля соединиться с авангардом! Оттуда предпринять смелый марш на Дунай! Чего нам турок бояться — пусть они нас боятся! И к чему нам три входа в Молдавию, ежели нас туда сам молдавский господарь зовёт и вся граница открыта?!

— Верно говоришь! — Пётр поднялся во весь свой огромный рост и твёрдо приказал: — Впредь не мешкать! Завтра же выступаем и идём в Яссы на соединение с Шереметевым! И боле в рассылки регулярных войск не посылать, а разосланные собрать и действовать сообща!