— Вы не узнаете меня, господин адъютант? — вызывающе поинтересовался на это Ковальский. — Полагаю, нет, — не дав Виктору вставить ни слова, сам же и ответил улан. — Разумеется, сколько лет прошло! А может статься, вы и вовсе меня тогда не видели, а я вот вас прекрасно рассмотрел — и на всю жизнь запомнил! Благо, годы ничуть вас не изменили!
— О чем вы? — хмуро спросил Панкратов.
Ровным счетом ничего не понимал и я.
— Отец рассказывал мне о таких как вы — тех, кто приходит через долгие годы, нисколько не постарев. О продавших душу нечистому! — с каждым словом все более заводясь, выговорил штабс-ротмистр. — В тот роковой день он не признал в вас слугу Сатаны, за что поплатился жизнью. Но теперь и ваш час пробил!
— Боюсь, ротмистр, вы не в себе, — скептически покачал головой Виктор. — Мало того, что принимаете меня за кого-то другого…
— Не в себе?! — прорычал Ковальский. — Да за все эти четырнадцать лет мой разум никогда не был столь чист и ясен, а вера крепка, как нынче! Да и может ли быть иначе — в день, когда Господь наконец ответил на мои мольбы, сведя лицом к лицу с человеком, некогда сделавшим меня сиротой? Вспомните, ежели запамятовали: Санкт-Петербург, 13 июня 1798 года!
— Охолонитесь, ротмистр! — скривился Панкратов. — В то лето мне едва исполнилось шестнадцать…
— А мне было восемь, и что с того? — перебил его Ковальский.
— …и жил я в поместье моей маменьки, даже и не помышляя о далекой столице! — все же закончил Виктор.
— Не отпирайтесь, господин адъютант, — яростно мотнул головой улан. — Я знаю, что это были вы! Да, мундир на вас нынче другой, но под ним — все тот же убийца моего несчастного отца, отставного секунд-майора Ковальского, отважно бросившегося на помощь попавшим в беду — и получившего пулю от разбойника в личине офицера!
Только теперь меня запоздало осенило: да ведь сумасшедший штабс-ротмистр говорит о предыдущей миссии Виктора! Той самой, где они с Гориславом разыграли нападение на карету сенатора, и Панкратов застрелил выбежавшего на улицу офицера в одном сапоге. Выходит, это и был отец нашего лукавого проводника? А сам Ковальский — мальчик, которого мы с Эф Эф и Полиной видели в окне?.. Непредвиденный, но якобы неопасный свидетель? Не может быть!
Ну, то есть, может, наверное — но почему хваленая Машина этого не просчитала?!
— Ротмистр, вы бредите, — глубоко вздохнул мой напарник. — Вы, часом, не были контужены в борисовском деле? — нежданно Ковальский кивнул — должно быть, машинально. — Если так, то готов извинить вашу горячность, — поспешил ухватиться за нечаянное попадание в цель Виктор. — Обознались — бывает. Опустите пистолеты, и сочтем сие дело исчерпанным. Ради лучшего будущего…
Последняя фраза предназначалась уже мне и означала: полная готовность! Я покосился на торчавшую из кожаной сумы рукоять пистолета — всего в каких-то десяти-пятнадцати сантиметрах от моих сжимавших поводья пальцев. Рука левая, но стрелять я тренировался с обеих, а дистанция до цели плевая…
— Будущее? — бешеным зверем взревел между тем штабс-ротмистр, и не думая идти на попятный. — Какое еще будущее, господин адъютант?! У вас его нет! А мое — наступило! За батюшку, царствие ему небесное — ступайте в пекло!
С этими словами Ковальский спустил курок.
Эхом отразившись от белой стены берез, громыхнул выстрел. Ствол пистолета выплюнул всполох пламени, стрелкá окутало облако густого сизого дыма, на миг, должно быть, ослепив — по крайней мере, моего судорожного движения к ольстре штабс-ротмистр не заметил. В следующую секунду я уже тоже был вооружен.
Тут, увы, Ковальский опомнился. Мой и его второй пистолеты пальнули почти одновременно, но я все же успел чуть раньше. При том, постаравшись извлечь оружие как можно незаметнее, держал я его, должно быть, слишком близко к шее моей гнедой. Опаленная пороховыми газами, лошадь нервно дернулась, и, возможно, именно этот ее рывок спас меня от пули штабс-ротмистра — та просвистела у самого моего плеча.
Мой же выстрел оказался точен. С лицом человека, только что жестоко обманутого в своих самых лучших ожиданиях, Ковальский один за другим выронил разряженные пистолеты. Еще пару секунд он оставался в седле — и я даже решил, что лишь легко его ранил, и снова потянулся к ольстре — но тут тело штабс-ротмистра начало неудержимо крениться — все сильнее и сильнее — и наконец опрокинулось, повалившись на снег. Там, не удержавшись на краю оврага, оно, словно кукла, забавы ради брошенная шаловливым ребенком, покатилось по склону, пересчитывая острые камни, и замерло лишь на самом дне.
Завороженно провожая его взглядом, все это время я как-то совсем не думал о судьбе Виктора, и только его хрип, донесшийся почему-то откуда-то снизу, заставил меня обернуться:
— Игорь… Игорь!.. Поручик, чтоб тебя!..
Панкратов тоже упал с лошади, но не в овраг — на дорогу. Теперь он отчаянно пытался приподняться — но никак не мог.
Как ошпаренный спрыгнув с гнедой, я стремглав бросился к напарнику. На груди его белого мундира пугающе расплывалось бесформенное бурое пятно. В крови был и снег под копытами вороной.