Бродячая Русь Христа ради

Дмитрич - человек с остриженной маковкой, чернобородый, с проседью и бледным лицом, тоже начетчик, со своим цветничком, но говорить не мастер, на ответы ненаходчив и очень сердитый. Любил его Никанор за искусство подговоров в пустыню и за сердитые непримиримые речи о том, что «священство - волцы, хищники и наемники, как при чувственном Антихристе быть обещано писаниями»; что «православная церковь -овощное хранилище, а единоверческая - ловушка»; что не надо причастия, ибо несть приношения в нынешния последния времена»; что трехперстная щепоть - печать Антихристова. На доказательства тому Дмитрич смел и неразборчив, он заносит в цветнички все в перетолкованном и искаженном виде. Когда выходит он походом на православных, то умеет ловко указывать на пример местночтимых святых, которые также искали себе спасения в тех же олонецких и каргопольских лесах: один - Александр на Свири, другой -Александр на Ошве. И жития Александров, свирского и ошвенского, носил Дмитрич при себе и прочитывал по требованию. Купца с семейством из города Мезени в лес увел. Таков Дмитрич - ловец в человецех.

При Никаноре же и другой его ученик из деревни Филатовой, Дмитрий Кузмин Беляев, хотя и неграмотный, но сильный враг православия, задорный, крикливый и драчливый в спорах, «строптивый на разговорах, хоть и не от Писания, но чтобы было по нем».

Этот полезен и дорог был Никанору-наставнику тем, что увлек в скрытничество всех своих детей и брата Никиту с женой и, шатаясь на миру, усердно и удачно проповедует. В проповедях у него любимое и наговоренное место о том, что не надо творить милостыни нищим, живущим в миру, а подавать ее подобает только скрытникам, яко стаду Христову. Умел он также внушить, что кто уйдет в их стадо, то из семейства такого человека впредь до 9 родов получат от Христа спасение.

- Доказать, - говорит, - от Писания не могу, а душой то чую и верно знаю, что покойная мать моя уже спаслась за то, что была с нами.

Не одобрял Никанор в Беляеве лишь то, что, где бы он в беседу ни вступил и ни замешался, везде умел разговор, тихо начатый, повернуть на спор и ссору; начнут плевать друг другу в лица и обещаться взаимно щипать бороды и царапать глаза.

Вот почему ближе и дороже был для Никанора смирный Владимир из беглых солдатиков, обладавший большим умением выгодно распродавать имущество обращенных и далеко припрятывать и хорошо хоронить на черный день те деньги, которые от того были выручены, и те, которые давно лежали у обращенных в запасах и хоронушках.

Когда этот Владимир состоял приставником и руководителем при Друганине, для искуса и согласил старика отдать капитал, нажитый им тяжелым трудом при участии приемыша. Владимир этот капитал прибрал и припрятал, а сам бежал от Друганина. Когда же старик разочаровался в учении скрытников и пожелал выйти на мир, приемыш его обратно принять в дом соглашался не иначе как под условием возврата вместе нажитых денег, но буквально брошенных на лес. Семидесятилетний Алексей Иванович, напуганный, сверх того, возможностью преследований со стороны правительства за скрытничество, принужден был против воли совсем остаться в странниках и доживать век в темных сюземках.

Глава X

Оставшись в лесу против воли, загрустил Алексей Иванович о том, что жить теперь ни при чем стало, когда подобрались сомнения и разочарования. Когда стал меньше слушать, больше сам думать - не то выходит, и как бы даже скверное и очень лживое. Когда наставник уверял, что живем-де, как и впрямь со Христом апостолы, первая истинная соборная церковь, казалось, как будто и так - и имение раздали, и себя отверглись, и в горы забежали, живем сообща и тому подобное. Задумается он обо всем этом и станет как будто совсем похоже: и дух окрылится, и себя упрекнешь - как-де это раньше не надумано и тебе не указано. С гордостью на покинутый мир глядишь: во тьме, мол, ходит, Антихристову волю творит и нас, верных, гонит и мучает так точно, как указано на последние дни мира. И возгнушаешься, и возмнишь о себе.

- А тут вот поглядишь: и хотеневский Иван Дмитриев таскается с книгой «Альфа и Омега», тычет в страницы пальцем, а на те места, которые надо, не всегда попадает. «Вот, вот, видишь», - говорит ко всякому слову, словно петух кур скликает. Про Владимира, который деньги подобрал себе и про себя спрятал, - и говорить не приходится: это, может быть, и в самом деле Иуда Искариот, который, собирая на других, про себя оставлял. Это, может быть, так и надо, чтобы совсем было похоже.