Бродячая Русь Христа ради

Все о нищете и убожестве Богом любимых и ему угодных, все о нужде и страданиях, которые каждый на себе испытал, и тоску, согласную с напевом и складом, носит в душе своей, да не умеет выразить. Вызвались старцы за мир постонать, выделились на видное место за всех поплакать и вслух рассказать про людскую скорбь и напасти. Теперь они - выборные от всего мира ходатаи и жалобники.

Не велел Господь нам жити
Во прекрасном раю;
Сослал нас Господь Бог
На трудную землю;
Ой, раю, мой раю,
Прекрасный мой раю!
Век правдой жити,
Нам зла не творити;
От праведных трудов,
От потного лица
Пищи соискати!..

- Воистину сердечное умиление! - повторил седой человек.

- Ой, болезненькие! Миляги несчастные. Ох, сердечные, Богом обиженные! - вторили женские голоса.

И, глотая обильные слезы, женщины утирали их рукавами, не двигаясь с места и готовясь слушать до самого вечера.

«Вот опять зазвякало, - подумалось старцам, - что дождь! Капля за каплей. А все, поди, ближним больше сыплют. А „шустрой“ это в счет будет класть: такой уговор. Кому больше насуют, тому больше водки, а может, еще и пивом попотчует. Как узнать? Как сосчитать, когда поешь и слова припоминаешь и подгоняешь всякое слово, одно к другому. Как совладать? А как спорил! Как я просил круг делать, плетешком сидеть: всем бы досталось поровну, а вот теперь и сиди словно при дороге».

Проводник больно толкнул старца в бок: опять велят начинать. Староста давно уже сердито крутит головой и глазами подмигивает.

Проходящие люди из равнодушных, отходя от одной поющей толпы, попадали тотчас же в струю тех тоскливых звуков и до томительного однообразия схожих мотивов. Не успевали остыть в ушах и забыться эти вторые, встречает на новом месте третий гул и стон, стараясь отделиться, но невольно сливаясь с задними.

- И это после церковной-то службы! - замечала местная власть, обращаясь к товарищу. - Слуга покорный: мои нервы тоже не веревки, как им выдерживать? Как дерет этот рябой! Понимаю я, почему и черствые, деревянные мужичьи души трогаются и волнуются. Очень ведь много денег набрасывают, нигде столько. Посмотрите: серебряные монеты лежат в чашках. Ужасно любит народ слушать этих слепых горланов, и не знаю, любит ли он еще что-нибудь больше. Смотрите, так и облепили, так и лезут в самый рот к старцам.

- Это пение, - ответил товарищ, - умиляет душу и освежает нравственное чувство простолюдина, уча в то же время терпеливо переносить превратности жизни. Здесь он желает видеть выражение своих лучших и задушевных мыслей и чувств. Поднявши это свое же измышление и порождение на высоту нравственного идеала, народ любуется и красуется им с честной и чистой младенческою наивностью и откровенностью. Они поют для денег - он этого понимать не хочет и думает, что слепцы священнодействуют. Он очень искренно требует и приличной обстановки, и своего рода торжественности, и смирения во взорах и голосе. Пусть они обманывают, пусть ужо ночью пропьют все собранные здесь деньги в кабаке

- что ему за дело? Ему и в голову не приходит ничего, кроме той мысли и представления, что перед ним творится священная служба, совершается умилительное таинство. Ведь и священник всегда ли приходит к алтарю готовым и чистым, как ему в уставе показано? Конечно, лучше обмануться, чем терять верования в свои вековечные помыслы. Пусть же слепой старец навсегда остается при Божьем храме как его дополнение. Оттого-то и сами слепцы признают над собою власть духовных лиц и священникам во всем готовно покоряются.

В этих монастырских картинах нельзя не видеть глубокого морализующего начала, помимо того, что всякий здесь слышит свою заветную мысль, складно и гласно высказанную: дума в думу и слово в слово. Физический недостаток лишил созерцания внешнего мира, освободил от напряжений разуметь в нем суть, не поддающуюся первобытным дешевым приемам, но зато углубил в созерцание внутреннего мира и пространно развернул ничем не стесняемому теперь воображению широкое поле фантастических чудес и красот. Творчеству слепцов мы обязаны этими смелыми поэтическими образами, которыми переполнены наши былины о богатырях, где все так громадно и могуче, хотя и написано грубою кистью. Памяти слепцов мы должны быть благодарны за то, что она сохранила нам большие сотни поэм самого разнообразного вида и смысла, где всякая старая память отказалась бы и когда десятки рук не успели еще до сих пор записать всего, что сказывается и поется слепцами про родное былое.

Опять проходящие и опять разговоры: