Бродяга. Путь ветра

На черном, алом, травяном бархате – изящество ковки и огранки, филигранные узоры, россыпи драгоценных камней самого разного оттенка и мельчайших капелек металла, уложенных в рисунок. И все это – в меру и в пору, без удручающей скудости и утомляющего глаз избытка.

– Спасибо, мастер. Но я не для себя… У вас есть что-нибудь такое же красивое, но с заговором на вдохновение?

Ювелир улыбнулся – уже по-настоящему, неожиданно мягко и открыто.

– Такого заговора не бывает. Вдохновение или есть – или его нету. И если я верно понял – та, для кого вы хотите купить его, не нуждается в магической поддержке, как и вы сами. Впрочем, вот, взгляните…

Обтянутая зеленым бархатом коробочка, извлеченная из неприметного шкафа в углу. Внутри – двойной росчерк золота, то ли – крылья, то ли – сложенные ладони, меж которыми многоцветной искрой укрыт камешек.

Мастер смотрел на него совсем иначе, чем на выставленное в витрине – заботливо, тепло, почти нежно.

– Это – «солнечный лед», лимма вирданари, единственное месторождение исчерпано полтора века тому. Такие камни – наперечет. Делал два года, и продавать не собирался… возьмите, возьмите в руки!

Женщина приняла украшение, казавшееся то тяжелым, то легким, в солнечных лучах оно заиграло радугой. И очень явственно представила неспешное течение равнинной реки, и тишину осеннего леса, и сладость ягодников в разгар лета…

– Где бы ни оказался человек, носящий этот кулон, он всегда сможет вспомнить о родных местах – и всегда будет чувствовать себя дома. Наговор составил и накладывал я сам, – задумчиво проговорил ювелир.

– Мне даже неудобно предлагать вам деньги за эту… вещь, – тихо произнесла лесовичка, выкладывая на стол кошель. – Это чудо, а чудо не купишь.

– Да что вы! – не пересчитывая, убрал деньги ювелир. – Для Лиэнн я отдал бы его и даром.

* * *

К вечеру все те же четверо вышли к трактиру, где поселилась певица. Им указали комнату наверху – небогатую, но светлую и чистую. Парни, помявшись, остались снаружи. Женщина сняла шапку, поправила косу, постучала.

– Госпожа, позволь занять немного твоего времени, – выросшая в Рэль-Итане лесовичка владела, когда нужно, и тонкостями столичного обхождения.

Лиэнн тряхнула копной волос – лаково-черных от природы. Окинула гостью быстрым, словно порыв ветра, взглядом – и улыбнулась.

– Разве есть господа и слуги среди вольного лесного народа? Садись, сестра, поговорим.

На столе – хлеб, яблоки, тонкая бутыль золотистого вина в соломенной оплетке. Положив коробочку с кулоном на столик у входа и напрочь забыв приготовленную речь, молодая женщина смотрела на певицу, которая выглядела почти как ее ровесница; на самом деле Лиэнн была лет на десять младше, но принадлежала к тем, кто с пятнадцати и до сорока выглядит «на свои двадцать». Она держалась спокойно, доброжелательно, уверенно. С ней хотелось – и, главное, «моглось» – говорить: от стеснения скоро не осталось даже следа.

– Я многое узнала из твоей песни… но не всё, – чуть пригубив вино, проговорила гостья.

– Спрашивай, – Лиэнн поудобнее уселась на стул, подобрав ноги, и оперлась острым подбородком на ладонь.

– Что с ним сейчас? Ты знаешь?

Певица молча взяла яблоко – большое, медовое, с бледно-золотистой кожицей – и протянула гостье. Коснувшись пальцев потянувшейся навстречу руки – прикосновение Лиэнн было легким, осторожным – она спросила, склонив голову набок:

– Рута?

– Да… – внезапно смутившись, кивнула Рэль Тэллани. И добавила: – Он ведь так больше и не пришел.

– Ты уверена? – проговорила Лиэнн с еле заметной улыбкой.

И эхом отозвался в кронах тополей – ветер.

Рута поняла, что получила ответ, и другого ждать незачем, и что со временем она сможет догадаться о его смысле.

– А Мари? – с детской непосредственностью спросила она.

Певица задумалась. Посмотрела на небо меж тополями, улыбнулась чему-то своему и проговорила:

– Это – другая история. Долгая. Сейчас… сейчас, думаю, на Кехате…

Беседа лесным ручьем свернула куда-то, зажурчала по причудливо прочерченному руслу, серебряным всплеском радости омыв подарок («Какая прелесть!.. Он очень теплый и… добрый. Спасибо!» – и детская-детская, счастливая улыбка), – и закончилась неожиданно быстро, вместе с вином и закатом.

Как-то само собою вышло, что все это время Рутка больше рассказывала, чем спрашивала. И только прощаясь, уже отворив дверь комнаты, вспомнила. Замерла на пороге, обернулась и спросила:

– А… что стало с девочкой? С дочерью Яна и Мари?

– А разве ты не догадалась?

Певица откинула челку и улыбнулась, посмотрев гостье в глаза. И Рута впервые толком увидела взгляд Лиэнн.

Серо-синий, внимательный, теплый.

* * *

Избегай ветров восточных – болезни Сероземья могут нести они, и грустная песня их сушит душу. Но помни, что без них задохнулись бы от копоти жители ак-торанских предгорий.