Бродяги Севера

Всю ночь пролежал он в ольшанике. Бобровая колония снова стала его домом. Условия, конечно, изменились, и хотя дни складывались в недели, обитатели колонии Сломанного Зуба ничем не показывали, что принимают взрослого Ба-Ри, как когда-то приняли его щенком. Теперь он стал по-настоящему большим, черным и похожим на волка – грозное создание с длинными клыками, – и, хотя он вел себя донельзя мирно, бобры относились к нему с глубоко укоренившимся страхом и подозрительностью. Ба-Ри и сам больше не ощущал щенячьего стремления поиграть с бобрятами, так что их холодность не волновала его так, как в прежние дни. Умиск повзрослел и превратился в толстого молодого бобра в самом расцвете сил, который в этом году как раз собирался обзавестись женой и сейчас деловито собирал припасы на зиму. Очень может быть, что он не узнал в большом черном звере, которого то и дело замечал возле колонии, того маленького Ба-Ри, с которым иногда обнюхивался, и весьма вероятно, что и Ба-Ри узнал Умиска разве что как часть оставшихся у него воспоминаний.

Ба-Ри сделал бобровую колонию своей штаб-квартирой на весь август. Временами он отлучался на два-три дня подряд. Путь его всегда лежал на север – иногда чуть западнее, иногда чуть восточнее, но на юг Ба-Ри больше не возвращался. И вот наконец в начале сентября он покинул бобров навсегда.

Много дней он странствовал безо всякой особой цели. Шел туда, куда вели охотничьи тропы, питался в основном зайцами и туповатой разновидностью рябчиков, которых зовут дикушами. Естественно, он не упускал случая разнообразить рацион и другой случайной добычей. Уже созревала малина и дикая смородина, а Ба-Ри обожал эти ягоды. Любил он и горьковатую рябину, которая была для него еще и лечебной, как и мягкая смола на стволах пихт и елей, которую он то и дело лизал. Иногда на мелководье ему удавалось поймать рыбу, а временами он отваживался на рискованную схватку с дикобразом и в случае успеха пировал самым нежным, самым вкусным мясом в своем меню.

Дважды за сентябрь он добывал молодых оленей. Крупные пожарища, на которые он иногда попадал, больше его не страшили – в дни изобилия он совсем забыл, как иногда приходилось голодать. В октябре он забрел на запад до самой реки Гейки, а потом на север до озера Вулластон – на добрые сто миль к северу от Грей-Лун. В первую неделю ноября он вернулся на юг и некоторое время шел вдоль реки Каноэ, а потом свернул на запад вдоль извилистой речушки под названием Бесхвостый Черный Медвежонок.

Ба-Ри не раз встречал людей, но его самого ни один человек не видел, за исключением охотника-кри на северном берегу озера Вулластон. За время пути по реке Гейки Ба-Ри трижды укрывался в подлеске, пропуская мимо каноэ, с полдюжины раз в ночной тиши обнюхивал хижины и вигвамы, в которых была жизнь, а один раз на Уолластоне подобрался так близко к станции Компании Гудзонова залива, что услышал лай собак и окрики их хозяев.

И все это время он не бросал поисков, высматривал то, что ушло из его жизни. Он принюхивался на порогах хижин, кружил у самых вигвамов, вслушиваясь и всматриваясь, глядел на каноэ глазами, светившимися надеждой. Один раз ему показалось, что ветер принес запах Нипизы, и ноги у него сразу подкосились, а сердце словно перестало биться. Это продлилось всего секунду-другую. Девушка вышла из вигвама – оказалось, что это незнакомая индианка с недоплетенной корзиной в руках, – и Ба-Ри ускользнул незамеченным.

Был уже почти декабрь, когда Леру, полукровка с Лак-Бэн, увидел следы Ба-Ри на свежевыпавшем снегу, а через некоторое время заметил его в подлеске.

– Mon Dieu, говорю я вам, у него лапы с мою ладонь, и он черный, как вороново крыло на солнце! – восклицал он в магазине Компании на Лак-Бэн. – Лиса? Non! Да он с полмедведя размером! Волк, oui! И черный, как дьявол, вот что я вам скажу, господа.

Среди его слушателей был Мак-Таггарт. Он собирался подписать официальное письмо в Компанию, когда до него дошел смысл слов Леру. Рука у него замерла так резко, что на бумагу упала клякса. Комиссионер покосился на полукровку, и по спине у него отчего-то пробежали мурашки. Тут как раз вошла Мари. Мак-Таггарт забрал ее обратно из племени. Ее большие темные глаза были какие-то больные, а дикая красота за год поблекла.

– И исчез, будто… – Леру щелкнул пальцами. Потом заметил Мари и замолчал.

– Черный, говорите? – будто между прочим спросил Мак-Таггарт, не поднимая глаз от письма. – А у него не было подпалин, как у собаки?

Леру пожал плечами:

– Умчался как ветер, месье. Но это был волк.

Мари прошептала что-то комиссионеру на ухо – так тихо, что до остальных не донеслось ни звука, – и тот, сложив письмо, поспешно встал и вышел. Его не было целый час. Леру и прочие не знали, что и думать. Не так уж часто Мари показывалась в магазине, они вообще не так уж часто ее видели. Она почти не выходила из бревенчатого дома комиссионера, и когда Леру видел ее, ему каждый раз казалось, что она еще сильнее осунулась, а глаза стали больше и голоднее. Сердце его сжималось от великой тоски.