Брокен-Харбор

Она неопределенно показала рукой себе на живот:

— Он тянул здесь… мою пижаму — наверное, пытался посмотреть… Он был весь в крови, но я не могла понять почему, ведь мне совсем не было больно. Я сказала: «Конор, помоги мне, ты должен мне помочь». Сначала он не понял и ответил: «Все хорошо, все хорошо, я вызову „скорую“» — и уже двинулся к телефону, но я завопила, вцепилась в него и вопила: «Нет!» — пока он не остановился.

И в этот момент сломался и зацепился за толстый свитер Конора ноготь, треснувший, когда Эмма боролась за жизнь, — ноготь, который подцепил клочок розовой шерсти с ее расшитой подушки. Ни Конор, ни Дженни не заметили — да и немудрено. А позже, уже у себя дома, когда Конор сорвал с себя окровавленную одежду и бросил на пол, он также не увидел, как ноготь упал на ковер. Он был ослеплен, обожжен, молился о том, чтобы когда-нибудь перед его глазами перестала стоять та кухня.

— Я сказала: «Ты не понимаешь. Не надо „скорой“. Не хочу „скорую“». Он повторял: «Ты поправишься, тебя мигом подлатают…» Он так крепко меня обнимал — вжал меня лицом в свитер. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем я смогла отодвинуться и заговорить.

Дженни по-прежнему смотрела в пустоту, но ее губы расслабленно, по-детски приоткрылись, и лицо выглядело почти умиротворенным. Для нее худшее было позади — эта часть казалась хеппи-эндом.

— Я больше не боялась. Точно знала, что нужно делать, как если бы это было написано у меня перед глазами. Рисунок, этот ужасный Эммин рисунок лежал на полу, и я сказала: «Забери его. Положи в карман, а дома сожги». Конор запихнул рисунок в карман — вряд ли он его разглядел, он просто делал, что я ему говорила. Если бы рисунок кто-то нашел, то обо всем догадался бы — вы ведь догадались, — а я не могла этого допустить. Все бы решили, что Пэт сошел с ума. Он этого не заслужил.

— Нет, не заслужил, — отозвался я.

Но Конор не смог сжечь рисунок. Он сохранил его — последнее послание от своей крестницы, последний памятный подарок.

— Потом я объяснила ему, что делать: «Вот, вот нож, сделай это, Конор, пожалуйста, ты должен». И вложила нож ему в руку. Его глаза… Он посмотрел на нож, потом на меня — словно он меня боится, словно я самое ужасное чудовище на свете. Он сказал: «Ты не соображаешь», а я ему: «Нет, нет, я все соображаю» — и попыталась снова на него накричать, но вышел только шепот. Я говорю: «Пэт умер, я ударила его ножом, и он умер…» Конор спрашивает: «Почему? Дженни, боже мой, что произошло?»

Дженни издала болезненный скрипучий звук — возможно, это был смех.

— Если бы у нас был месяц или два, тогда, возможно… Я просто сказала: «Не надо „скорой“. Пожалуйста». Конор говорит: «Постой. Погоди, погоди», кладет меня на пол и ползет к Пэту. Он повернул ему голову и что-то сделал, не знаю что — может, попытался открыть ему глаза. Он ничего не сказал, но я увидела его лицо и все поняла. Я была рада хотя бы этому.

Я подумал — сколько же раз Конор прокручивал те минуты в голове, уставившись в потолок камеры, сколько раз менял одну крошечную деталь? «Если бы я не заснул, если бы вскочил, как только услышал шум, если бы бежал быстрее, если бы не возился так долго с ключом». Если бы он добрался до кухни всего на несколько минут раньше, то по крайней мере успел бы спасти Пэта.

— Но потом Конор попытался встать, — продолжала Дженни. — Пытался опереться на компьютерный стол, но все время падал — может, поскальзывался в крови или голова кружилась. Но я поняла, что он направляется к двери из кухни, хочет подняться наверх. Я ухватилась за его штанину и говорю: «Нет, не ходи туда. Они тоже умерли. Я должна была вытащить их отсюда». Конор… просто упал на четвереньки и сказал… голова у него была опущена, но я все равно услышала: «О боже».

Вплоть до этого момента он, вероятно, полагал, что это была семейная ссора, превратившаяся во что-то ужасное, что любовь под колоссальным давлением трансформировалась в нечто вроде алмаза, режущего и плоть, и кости. Может, он даже думал, что Дженни защищалась, что разум наконец покинул Пэта и он напал на нее. Но как только она рассказала про детей, в этой истории уже не осталось места для ответов, утешений, «скорой», врачей и будущего.

— Я сказала: «Мне нужно быть с детьми. И с Пэтом. Конор, прошу тебя, пожалуйста, забери меня отсюда». Конор кашлянул, будто его вот-вот стошнит, и сказал: «Не могу». Он словно надеялся, что это какой-то кошмар, словно пытался проснуться, чтобы все это исчезло. Мне удалось подобраться к нему поближе — пришлось ползти, опираясь на руки, потому что ноги онемели и дрожали. Я взяла его за запястье и сказала: «Конор, ты должен. Мне нельзя здесь оставаться. Пожалуйста, поторопись. Пожалуйста».

Голос Дженни слабел, превращался в еле слышный хриплый шепот, ее силы были на исходе.

— Он сел рядом, снова прижал меня к груди и сказал: «Все хорошо. Все хорошо. Закрой глаза». Погладил меня по волосам. Я сказала: «Спасибо» — и закрыла глаза.

Дженни развела руками, положила их ладонями вверх.

— Это все, — просто сказала она.