— Я не могу, — хрипло проговорил он. — Не могу, потому что ее уже нет. Она умерла, Алексис. Я уже никогда не смогу ей всего этого сказать, и это осознание разрывает меня на части. Я могу лишь убедиться, что ты никогда не будешь чувствовать себя одинокой.
— Тогда забери мою гребаную почку, козел! Иначе ты умрешь, а я буду носить цветы на еще одну могилу. По-твоему, это я сейчас злюсь? Вот погоди, пока ты не умрешь.
— Именно поэтому я не могу согласиться на операцию. Мне нужно, чтобы ты вошла в мою семью по собственной воле и желанию. Но если ты станешь донором, то всегда будешь сомневаться, принял я тебя в семью из-за чувства долга и благодарности или из-за искреннего желания быть твоим отцом. — Он приподнял ее голову за подбородок, заглядывая в глаза. — А я правда хочу, чтобы ты стала частью моей семьи. Стала моей дочерью.
И тут внутри словно прорвало дамбу. Алексис спрятала лицо в ладони и расплакалась — вскоре плач превратился в целый поток слез, громких всхлипов и тяжелого рваного дыхания.
Эллиотт подался ей навстречу и заключил в крепкие объятия — первые настоящие объятия отца и дочери: возникли странные и неловкие ощущения, но в то же время новые и исцеляющие. Он был теплым и пах кондиционером для белья. Алексис опустила руки, которые безжизненно повисли вдоль тела — не отвечая взаимностью, но и не отталкивая. Казалось, обняв его, она предаст маму, а она пока не была готова заходить так далеко.
Вероятно, почувствовав ее сопротивление, Эллиотт отстранился. Алексис принялась с повышенным интересом рассматривать траву у ног, вытирая заплаканное лицо.
— Можно задать вопрос? — спросил он, пряча ладони в карманы. Она лишь безразлично пожала плечами. — Что насчет Ноа?
Саднящее сердце вновь болезненно сжалось.
— В каком смысле?
— Что между вами произошло?
Она холодно на него взглянула.
— Боюсь, это тебя не касается.
— Понимаю. Можно спросить что-то еще? — Она вновь пожала плечами. — Ты его любишь?
Щеки вспыхнули. Неловкость разговора начала переходить все возможные границы.
— Не обязательно отвечать, — поспешил добавить он. — Но могу я дать непрошеный совет? Совет человека, который прожил в браке тридцать лет?
Алексис подавила желание сказать, куда именно он может засунуть себе этот совет, ибо действительно в нем нуждалась, что взбесило ее еще больше. Хотя по-своему было приятно… Боже, ну и кавардак у нее на душе!
— Люди ошибаются. Часто. Ключ к долгим отношениям находится в способности прощать. Раз за разом.
В горле застрял комок. Алексис пнула траву под ногами и, тяжело сглотнув, сказала:
— Не знаю… Похоже, я в действительности не умею прощать. Я думала, прощая, ты успокаиваешься, больше не злишься. Но… теперь мне кажется, это не совсем прощение. Я просто игнорирую свои чувства. А ведь это не одно и то же, верно?
— Ты сама просишь моего совета? — спросил он с веселой ноткой в голосе.
— Если собираешься делать из мухи слона, то забудь.
Он усмехнулся.
— Верно, это не одно и то же. Ты должна позволить себе чувствовать и отрицательные эмоции тоже. Даже у злости есть предназначение — она защищает нас от людей, которые хотят нами воспользоваться. Но в конце концов нужно перестать ненавидеть тех, кто тебе навредил. Простить — значит осознать, что пережитая боль сделала тебя другим человеком, но и твои обидчики изменились из-за боли, которую причинили. По-моему, прощая, ты понимаешь, что теперь вы оба стали лучше и вместе вы чего-то стоите.
Вдалеке послышался раскат грома, порыв ветра поднял ворох листьев с земли. Приближалась гроза. Алексис вновь взглянула на могилу.
— Прости, что потревожила вас с Кэнди.
— Прости, что украл твой покой.
— Теперь мы квиты?
— Далеко нет. Свою вину мне за всю жизнь не загладить.
— Тогда тебе придется принять мою почку, чтобы это доказать.
— Ага, неплохая попытка.
В его голосе слышались нежные нотки, которые забрались внутрь и окутали продрогшее сердце теплом. Она нерешительно на него взглянула.
— Думаю, я тебя простила.
Его глаза заблестели.
— Я постараюсь оправдать оказанное доверие.
— Увидимся завтра в больнице?
Эллиотт ласково улыбнулся.
— Увидимся завтра.
Он направился к машине. Алексис глядела ему вслед. Перед тем как забраться в салон, он обернулся.
— Что насчет послезавтра?
— Возможно, — прошептала она.
— Мне этого достаточно, — подмигнул он.
Глава двадцать девятая
Ноа сразу понял, что влип, когда резко проснулся и обнаружил себя под прицелом четырех пар гневных глаз.
Мак, Колтон, Малколм и Русский окружили диван наподобие линии нападения, пытающейся прорваться к воротам. Мак предостерегающе похрустел костяшками пальцев.
— Вставай, ушлепок.
Черт! Ноа зажмурился и прижал ладони к глазам. Это никак не помогло унять пульсирующую боль в голове.
— Какой сегодня день?
— Е-мое, серьезно? — проговорил Колтон голосом, пропитанным отвращением. — Сколько ты уже бухаешь?
— Недостаточно.
— Сегодня четверг, вечер, — сказал Малколм и, схватив Ноа за руку, привел в сидячее положение. — Тебе придется многое объяснить.
— Отвалите. — Ноа вырвался и упал обратно на диван.