Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

Дело в том, что несколько дней назад приходили женщины, жаловались, что кто-то украл козу. Подозревали моряков, но шкуру нашли позже на стоянке маршевой роты. У тех дисциплина была слабее. Командиры временные, не до воспитания, лишь бы довести бойцов до места.

Костя вместе с Василием Дергачом как-то ходили на склад получать продукты и махорку. Наткнулись на стоянку маршевиков. Под деревьями сидели, лежали или бесцельно бродили люди, одетые в поношенную красноармейскую форму. Некоторые были выпивши, другие тайком играли в карты. Сержанты с винтовками за плечами сидели по периметру, охраняли не слишком надежных подопечных.

– Махорка есть? – сразу прицепились двое, пытаясь ощупать вещмешки.

– Может, и есть, только не вам выдана, – отрезал Вася Дергач.

Подошли еще несколько человек, один крепко на взводе.

– И спирт небось морячкам выдают?

Начал сдергивать с плеча Кости вещмешок. Дергач отскочил, сорвал с плеча карабин и щелкнул затвором.

– Пошли вон, вояки хреновы. А ты лапу убери или пулю словишь. Мне это недолго.

Маршевики, матерясь, отступили.

– Жмоты. Нас на смерть везут, а им пачки махры жалко.

– Плавают себе, – вторил ему другой. – А для пехоты дорога в Сталинград всего в один конец.

Торопливо шагали прочь. Сержанты в свару не вмешивались, может, боялись. А Вася Дергач долго не мог успокоиться:

– На смерть везут… Они ее еще не нюхали, как я. А уже помирать готовятся.

Тогда же бывший башнер танка Т-26 Василий Дергач немного рассказал о себе, как отступали и столкнулись под Смоленском с немецкой бронетанковой группой.

– Т-26, конечно, хренота против немецких панцеров, броня всего пятнадцать миллиметров. Ты ее из своего пулемета пробьешь. У германских Т-3 немного потолще, но мы ее все равно пробивали. С тяжелыми Т-4 старались в лоб не сталкиваться: броня втрое толще и пушка сильная. Но их немного было.

– А «тридцатьчетверки»? – спрашивал Костя. – Говорят, они сильнее любого фрица.

– Может быть. Но у нас в батальоне ни одной не было, лишь «бэтэшки» и наши Т-26.

– Ты хоть один танк подбил?

– Подбил, – усмехнулся Дергач. – Вдвоем стреляли, гусеницы порвали, а потом подожгли. Ничего, горел справно. Только нас в этот день раскатали так, что из роты всего две машины осталось. У фрицев снаряды сильные, подкалиберные еще в начале войны имелись. Нашу броню насквозь прошибали, экипаж вылезти порой не успевал. Мне повезло, нам снаряд в моторное отделение угодил. Все трое спаслись.

– Неужели бы ты в того маршевика выстрелил? – спросил Костя.

– А ты как думал? Мы харчи ребятам несем, а в ночь переправа под огнем. Мишку Лысенко снарядом разорвало, уже целое кладбище на берегу, а я всякую сволочь щадить буду?

Дергач нервно закурил и после короткого молчания сказал:

– В сгоревших танках от ребят одни головешки оставались. Ведрами собирали и в одну яму сыпали. Такая братская могила. Когда из окружения выходили, я лицом к лицу с немецким патрулем столкнулся. У меня пулемет в руках был. Так я в них весь диск, шестьдесят пуль, выпустил. Двоих сразу наповал, а третьего еще прикладом добивал. У меня злости хватает после того, что в сорок первом насмотрелся.

– Семья у тебя где? – спрашивал Костя, переводя разговор на другую тему.

– Семья-то?.. – задумчиво переспрашивал Дергач. – Живы – нет, не знаю. Отца на фронт призвали, мать с младшими сестрами-братьями в Воронеже осталась. А там война – писем с зимы не получал. В Астрахани с женщиной сошелся, немного меня постарше. Сын у нее три года, и от меня ребенка ждет. В феврале рожать будет.

– Ну вот, не так все плохо.

– Эх, Костя, – грустно отмахнулся обычно веселый танкист.

Хотел что-то сказать, но промолчал. Ступников его понял. Не слишком надеялся Дергач дожить до февраля.

Выше по течению, в затоне, окруженном деревьями, располагалась ремонтная база. Неподалеку жили рабочие вместе с семьями и кое-какой живностью, которую удалось вывезти с собой.

Командир дивизиона Кращенко, хоть и тяжелый по характеру, выпячивающий свое исключительное положение и власть, все же заботился о быте и питании экипажей. Вырыли несколько землянок, построили летнюю кухню с навесом, баньку. Откуда-то притащили огромный котел и вмуровали его в самодельную печь.

Команда дивизиона вместе с береговой службой составляла больше ста человек, всех надо было кормить, чинить одежду, обувь. Экипажи катеров были, как правило, неполные, сказывались потери, а пополнение почти не поступало.

На кухню приняли несколько женщин. Судовыми камбузами старались не пользоваться, чтобы не выдавать дымом место стоянки. С приходом женщин еда стала заметно лучше. Кроме того, они подшивали и чинили порванную, прожженную одежду. Сами моряки это делать просто не успевали. Кроме небольшой платы, женщинам выделяли часть флотского пайка.

По вечерам, несмотря на всю тяжесть обстановки, часто устраивали танцы. Свет или костер Кращенко зажигать запрещал, танцевали, что называется, на ощупь. Впрочем, большинству это нравилось. Под звуки баяна на травянистой площадке топтались пары, шушукались, прижимаясь друг к другу. Иногда приходил Кращенко и командовал: