Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

Ковальчук, решительный и возбужденный, продолжал жить недавним боем и не хотел отлеживаться в тепле. Вмешался замполит Малкин, произносил какие-то задушевные слова, говорил о героизме, но мичман его не слушал, глядя в упор на Кращенко воспаленными слезящимися глазами.

– Я катер потерял. Моя вина, но я хочу воевать. Где мое место?

Его обнял за плечи Николай Морозов. Уговорил идти в санчасть.

– Будешь ты воевать. Куда мы от войны денемся? Но вас врач должен осмотреть, руки вон обморожены. Переоденьтесь, вымойтесь, побрейтесь, наконец. Ты, Егор, на пирата похож.

– Побриться надо, – согласился мичман.

– Тогда пошли. Я провожу.

Они цепочкой зашагали к санчасти. По пути Егор Ковальчук, захлебываясь словами, быстро говорил, что накопилось на душе. Он сухо и коротко доложился Кращенко, а сейчас торопился высказать все своему старому другу Николаю Морозову:

– Понимаешь, голая коса и «Прибой» горит. Я снаряды выпускал, пока одежда не стала дымиться. Нас «Шахтер» пытался выручить, его подбили. Зайцев Степа хоть живой?

– Живой. Тоже в санчасти. Сейчас встретитесь. Как вы сражались, мы видели. Герои у тебя ребята.

– Были герои. Нас всего пятеро из шестнадцати осталось. Еще троих в госпиталь отправили. Все ли выживут или нет… Сутки на мерзлом песке. Коса длиной метров сто и ширина шагов сорок. Я утром смотрел, там воронка на воронке. Как выжили, сам не понимаю.

Вмешался один из моряков:

– Спасибо Егору Кузьмичу. Толково командовал. Раненых еще вчера на рассвете под кромку льдин отнесли и окопчики какие-никакие выкопали. В них и спасались, да льдины помогали, которых течением на песок прибило.

– «Шахтеру» крепко досталось? – спросил Ковальчук.

– До берега добрался, но на ход поставить трудно будет. Тебе Степан Зайцев расскажет. У них трое погибло и человек пять ранения получили.

В землянке санчасти, хорошо прогретой двумя печками, моряки с «Прибоя» и сам Ковальчук сразу обмякли от тепла. Кто-то упал на нары и мгновенно заснул. Егор обнимал Степана Зайцева и, гладя его по плечам, повторял:

– Жить будем, Степа… Хотел ты меня выручить, но едва сам ко дну не пошел. Не думал, не загадывал, что встретимся.

– Встретились. И жить будем. После такого помирать никак нельзя.

Костя попросил выписать его, но врач отмахнулся:

– Не до тебя. Иди, переночуй напоследок, у кого ты там бываешь. Утром приходи, осмотрю, справку выпишу. Корабль твой еще на ремонте, завтра должен прибыть.

Кращенко нервно расхаживал по своему просторному блиндажу. Положение складывалось хуже некуда. Осталось четыре бронекатера. «Шахтер», пытавшийся выручить товарищей, был сильно поврежден. Успели выкачать часть воды, однако в трюм из пробоин снова натекла вода, которая быстро замерзла, образовав толстую корку льда.

Многочисленные пробоины еще можно было заварить, но взрывы повели стойки, согнули, смяли борта и переборки. Даже зампотех Сочка присвистнул, глядя на бронекатер:

– Как они до берега дошли!

– Дошли, как видишь, – раздраженно проговорил Кращенко. – Что можем сделать?

– Ничего. Его надо в сухой док загонять, а где такое место сейчас найдешь? Льда в трюмах не меньше трех тонн, с места не сдвинешь.

– Сдвигай! – резко выкрикнул Кращенко. – Ты зампотех или кто?

– Ого, – удивился обычно безропотный Михаил Тихонович Сочка. – Мы и глотку драть снова научились? Побереги горло. Кроме «Шахтера», у нас еще «Быстрый» до ума не доведен. Вторую ночь там бригада работает. Забыли, что его из «стопятки» в борт уделали?

– Ну, и когда закончите?

– Делаем, что можем. На таком морозе, да под снегом не сильно разгонишься.

– Тогда я тебя подтолкну! – не владея собой, закричал Кращенко. – Так подтолкну, что ты без своих «кубарей» останешься и рядовым на тот берег уйдешь.

У старшего лейтенанта Сочки в начале октября погиб младший брат. Узнал он об этом всего несколько дней назад. Свои горем (двое их всего братьев было) он ни с кем не делился. Держал все внутри себя, находя хоть какое-то облегчение в работе.

Он боялся ночей, когда всплывало лицо семнадцатилетнего мальчишки. Столько ему было, когда они виделись последний раз весной сорок первого. Поэтому и работал, пока хватало сил. Затем выпивал спирта и валился на лежанку, сразу погружаясь в тяжелый сон, чтобы рано утром окунуться в работу.

Лицо зампотеха свело странной гримасой. Сказались напряжение, горе, злость на никудышного комдива. Хотел что-то сказать, но мешал комок в горле. Махнул рукой и молча стал сдирать «кубари» с петлиц замасленного, прожженного сваркой бушлата.

– Шагай, заканчивай ремонт «Быстрого», а к вечеру мы тебе замену найдем. Механик колхозный, мать твою! – орал Кращенко.

– Вечером я с маршевой ротой на тот берег уйду. Лишь бы твою сытую морду не видеть. Буду по фрицам стрелять, мне есть за кого мстить.

И хлопнул дверью. Пошел к своей бригаде, работавшей на ремонте «Быстрого». Там объявил, что вечером прибудет новый зампотех, а он уходит рядовым бойцом в Сталинград.

– Как же мы без тебя? – заволновались ремонтники.

– Приказ Кращенко, – оборвал подчиненных лейтенант. – Давайте за работу.