Бронепароходы

Сидя на койке, он молча смотрел в окно. Поздняя осень мела по реке пустыми ветрами — ни палой листвы, ни снега. Кама пенилась и кипела сизыми волнами. Небесного света было впроголодь, мокрыми холстинами провисали низкие глухие тучи. Покатые горы словно сворачивались внутрь себя в ознобе и щетинились колючими ельниками на спинах. Алёшка чувствовал, что к нему возвращаются силы, но от невыносимости этой осени с её тусклым простором возвращение сил больше напоминало озлобление. Алёшку тяготила забота Романа Андреевича. Алёшка не хотел ехать с ним в Уфу — он не малое дитя при наставнике, он сам себе хозяин! Ему надо за Катькой в Пермь! Ему надо в Москву к Шухову!.. И ещё он очень скучал по дяде Хамзату.

Роман появлялся в казарме только поздно вечером. Его радовало, что Алёша выздоравливает, но причин Алёшиного уныния Роман не понимал. Он старался развлечь Алёшу и рассказывал о своей работе: как вытаскивал баржи с Воткинского пруда в Каму по узкой речке Сиве и как устанавливал их на фарватере, в качестве якорей приспособив тяжёлые литейные изложницы с завода. Алёша всё равно держался отчуждённо. Романа это раздражало. Он спас мальчишке жизнь, а вместо благодарности встретил упрямую неприязнь.

— Ты чем-то недоволен, Алексей? — спросил Роман.

Алёша посмотрел в холодные глаза Горецкого — и ему стало не по себе.

— Всё хорошо, Роман Андреевич, — ответил он.

К вечеру 3 ноября наплавной мост был завершён. Утром Роман отвёл буксир в затон, сдал Цыганову дела и пошагал на взгорье в село, чтобы договориться о телеге для Алёши. Село и выпас у околицы уже были забиты беженцами из Ижевска — подводы, гружённые мешками и узлами, лошади, бабы с детишками, старики… Беженцы ждали прибытия отступающих солдат или объявления от командования, что мост готов и проход дозволен.

…Ближе к вечеру возле казармы остановился обоз чертёжного бюро Ижевского завода: копиисты вывозили документы. Роман усадил Алёшу на зелёные винтовочные ящики, в которых на заводе упаковали чертежи. Эти ящики напомнили Роману, во имя чего он прилагает такие усилия.

Алёшка наконец-то увидел галёвскую переправу. Прочно расчаленные баржи выстроились в ряд поперёк реки носами против течения, а сверху на них лежал настил из брёвен и брусьев. Нечто подобное имелось в Нижнем — плашкоутный мост через Оку на Ярмарку, но в Нижнем все плашкоуты были одинаковые, как снаряды, а тут, в Галёво, баржи оказались разные: большие и не очень, деревянные и железные. Зыбкая и протяжённая громадина поражала своим размахом. Она была создана для отступления, Алёшка почувствовал в ней упрямство и осмысленную горечь. По настилу медленно катилась вереница телег, на берегу хвост этого потока уползал вверх по дороге к селу.

Когда повозка чертёжников въехала на мост, глазам Алёшки открылся весь хмурый камский створ до плавного изгиба реки. И на створе дымил какой-то пароход, идущий прямо по фарватеру, словно он решил таранить преграду.

— Быстрее! Быстрее!.. — всполошились на мосту. — Большевики!..

С парохода застрекотали пулемёты; выцеливая беженцев издали, очереди с жужжанием пролетали над телегами или вспарывали воду перед баржами. А потом угрожающе завыл гудок, заполняя воздух смертной тоской.

Алёшка выпрямился. Пароход большевиков был грубо заклёпан в броню, исказившую его изначальный облик, но Алёшка узнал судно даже в стальной скорлупе. Это «Лёвшино» — буксир дяди Вани Нерехтина, папиного друга!..

Казалось, что добродушный буксир сошёл с ума, взбесился, как больная собака, — он вёл огонь по беззащитным людям! По толпе на мосту покатилась паника. Мост ощутимо качнулся, заскрипев бревенчатыми сочленениями. Заорали возчики, погоняя друг друга, заржали испуганные лошади, заплакали дети. Кто-то, бросив свою телегу, принялся отчаянно пробиваться сквозь сутолоку вперёд; кто-то полез через чужую поклажу; кто-то, ополоумев от страха, бултыхнулся в волны. Три мужика, хрипло матерясь, растаскивали сцепившиеся подводы. Офицер пальнул из револьвера в воздух, призывая к порядку, и цапнул кого-то за шкирку. Трещали доски.

Баба, сидевшая на мешках, бубнила молитву и широко крестилась. Поток беженцев, обтекая лошадей и повозки, с руганью и топотом валил по длинному мосту прочь от смертоносного бронепарохода, сшибал нерасторопных с ног, терял вещи.

«Лёвшино» приближался, не сбавляя скорости. Телега чертёжников уже миновала середину моста; если буксир протаранит переправу, чертёжники всё равно окажутся на нужном берегу. Алёша развернулся лицом к «Лёвшину».

А на буксире творилось что-то совсем непонятное. Пулемёты почему-то умолкли, на палубах замельтешила команда, захлопали выстрелы. И вдруг Алёшка увидел Катю!.. Она выскочила из какой-то двери и что-то кому-то закричала. Её платок упал с головы, и ветер взъерошил русые волосы.

Алёшку будто пронзило электричеством. Катя?! Откуда она взялась?! Что она делает на «Лёвшино»?! Хоть сдохни, ему надо к сестре!..

Алёшка спрыгнул с телеги и, ловко проскальзывая между людей, ринулся по мосту обратно — туда, куда должен был врезаться нос вражеского буксира.