Бронте

Февральские события во Франции, смещение Луи Филиппа произвели впечатления на Бронте, они живо обсуждали эту новость. Шарлотта считала, что революции проверяют цивилизацию, при этом отбросы общества, как пена всплывают на его поверхности. «Восстания и сражения — острые болезни наций, и что их тенденция состоит в том, чтобы исчерпать, на их насилии, жизненные энергии стран, где они происходят. И, Слава Богу, Англия избегает подобных судорог, которые есть безумие, и которые теперь искажают Континент, но существует угроза в Ирландии, я искренне молюсь за мир и согласие на родине отца».

В апреле Шарлотта скромно отметила свой тридцать второй день рождения. «Молодость прошла безвозвратно, жизнь утекает, как вода сквозь песок, но всё же в ней удалось кое-что сделать», — думала о себе Шарлотта.

В мысль загляни, скажи, что видел.
Ныряй, не бойся (здесь темно).
Спустись (таинственно) на дно.
И принеси жемчужных мидий.
Была и я на этом дне
И возвратилась раньше срока.
Там солнце показалось мне
Так тускло, небо — так далёко.
Как мне хотелось там внизу
Услышать ветра мягкий ропот
И озорную стрекозу
Руками мокрыми потрогать!
Но среди мёртвой тишины
Холодно-правильного духа
Всё было сумрачно и глухо.
И мы с тобою не нужны.[3]

Глава седьмая. Утраты

Эмили страдала от того, что её творение так и не поняли до конца. Ограниченные обыватели, которым жизненные блага превыше всего, разве могут они узреть ширь просторов и бездонную глубину, которая открывается парящему духу грёз. На её лице мелькала презрительная усмешка, когда младшая сестра радовалась тем редким откликам, которые получила их совместная книга.

Разве эти скупые голоса, пусть даже благожелательные, достойны их таланта, её силы воображения? И, что значит мнения критиков, которые сами не способы ничего создать стоящего. Их мнение — пустословие. Замечания читателей, недовольных характером главного героя, говорят об их страхе перед сильной всемогущей личностью. Так стоит ли прислушиваться к ропоту невежественной и слабой толпы. Имеют ли они право судить её творение, в которое вложена её душа, а это значит и её саму? Нет, они недостойны творений Эллиса Белла, он им больше не даст возможности судить сплав его души и фантазии, и никогда они не узнают, кто скрывается под этим именем. Пусть сами придумывают объяснения и кормят себя собственными сказками, с неё хватит. Она вспомнила свои старые стихи, которые по прошествии многих лет снова созвучны её настроению.

Ни любопытства, ни тоски
Ни в ком не вызвал мой удел.
Никто не подал мне руки,
Никто в глаза не поглядел.

Мир тайных грёз и тайных бед
Не озаботил никого.
Промчалось восемнадцать лет
Со дня рождения моего.

Случалось: забывая спесь,
Душа молила об одном —
Чтоб душу любящую здесь,
Здесь, на земле, найти свой дом.

То было время страстных снов,
Но чувство не вошло в зенит.
И после долгих вечеров
Огонь зари почти забыт.

Иссяк фантазий дивных пыл,
Надежда обратилась в прах,
И дальше опыт мне открыл,
Что правды нет в людских сердцах.

О жизнь — как страшно было в ней
Зреть лицемерье, фальшь, разврат:
Бежать в себя и — что страшней —
В себе найти весь этот ад.

Эмили ещё больше замыкалась в себе. Она уверовала, что никто не в состоянии её правильно понять, а она может многое, ей по силам то, перед чем робеют и пасуют ограниченные обыватели. Возник замысел другого романа, где главный персонаж обладал такой мощной силой личности, что с полным правом мог именоваться сверхчеловеком, сродни богам. Даже физический недуг он смог побороть усилием воли. Все трепетали перед ним. Впрочем, как и перед Эмили сёстры и даже отец, хотя и в сравнительно меньшей степени, чем перед её героем. Мир фантазий и воображения переплетался с миром реальным. Эмили пытаясь изобразить своего нового главного персонажа, естественно перевоплощалась в него, и сама чувствовала в себе ту неуёмную силу воли, способную вершить свою судьбу и неподвластную никому, лишь только у Бога видений она в плену.