BRONZA

Байя застегнул молнию на джинсах, натянул ядовито-оранжевую футболку с типичной для бунтующих подростков надписью и прислушался. Из душа доносилось пение. Имонн скривился, как от кислого. Это означало, что наступило утро. Со вздохом долготерпения заглянул в ванную. Пение и шум воды стали громче.

– Марк! Ну, хватит уже реветь тут раненым верблюдом! Давай брейся скорей, и пойдем завтракать! – позвал он.

Пение прекратилось. Раздался веселый смех. Запотевшая изнутри перегородка отодвинулась, Марк шагнул из душа мокрый, голый, с него ручьями стекала вода.

– Ты так немилосердно суров к моему таланту, отрок! Неужели тебе совсем не нравится, как я пою?! – жизнерадостно спросил он.

– Может, кто и поет…

– Что ты сказал?

– Ничего! – буркнул мальчик, швыряя ему полотенце.

Марк замотал полотенце вокруг бедер и, вытирая другим голову, подошел к зеркалу. Слегка прищурился, разглядывая себя. «Сейчас начнет строить рожи своему отражению…» – снова вздохнул Имонн.

– Не знаю, может, ты готовишься к роли египетской плакальщицы, но если не поторопишься – я действительно умру здесь от голода! Тогда твои завывания тебе еще пригодятся… На моих похоронах! – воскликнул он сердито. Его терпение иссякло.

– Иди! Я быстро! – встрепенулся Марк, поспешно выдавливая на ладонь гель для бритья.

Байя закрыл за собой дверь в ванную. «Пока дождешься эту копушу, точно помрешь с голоду!» Он решил заказать завтрак в номер (молодой, растущий организм требовал пищи) и, уже было потянувшись за телефоном, замер. В номере что-то было не так. Входная дверь приоткрыта, оттуда тянуло сквозняком, а посреди комнаты стояла тележка официанта. С завтраком. От вкусных запахов сразу заурчало в животе. Имонн удивился, но, посмотревшись в зеркало, удивился еще больше. Его отражение тоже было каким-то неправильным.

«Что это я какой-то прилизанный и одет, будто на похороны? И с чего бы это у меня такой злобный взгляд?» Конечно, он злился на Марка, но не до такой же степени! Проверяя, ткнул пальцем в зеркало. Серебряная амальгама вдруг стала плавиться прямо у него на глазах, трескаться по краям, лопаясь и выгорая изнутри черными обугленными дырами. Его отражение шагнуло из рамы, с ехидной ухмылкой оно протянуло к нему руки. И темнота обняла Байю.