Бронзовые звери

– Я верю, что мы предназначены для более прекрасных вещей, согласна? – сказал ее отец. – Мы должны использовать во благо все то, что нам дано. Время – это общий знаменатель, данный нам всем, и он не бесконечен.

Зофье нравилось это объяснение, хотя порой оно и расстраивало ее. Спустя годы она по-прежнему верила в слова отца. Она помнила об этом великом, неизвестном уравнении после смерти родителей, когда ее выгнали из института, когда заболела Хела.

Это была не несправедливость, а всего лишь достижение баланса.

Только и всего.

И ей не надо было видеть или понимать это уравнение, чтобы верить в его силу.

Но сейчас, стоя на пороге, между пещерой и храмом, Зофья вдруг ощутила это уравнение.

Ей никогда не нравилось ощущать Творение разума. Оно представлялось ей вторжением чужеродных видений и ощущений. Но то, что она видела и чувствовала в эту секунду, было совсем иным.

Казалось, словно храм рассказывает ей свою историю. Зофья видела то, что было невозможным. Ощущала знание, которое сотни рук вдолбили в солому и грязь, возводя грандиозное сооружение, и словно помогала поддерживать огонь в печах, где обжигали тысячи кирпичей. Она слышала множество незнакомых языков и все же понимала смысл произнесенных слов:

Береги себя. Прячься. Не смотри.

Зофью переполняла непостижимая легкость, словно она заглядывала в бездонную темную пропасть. Внезапно странные ощущения исчезли. Зофья открыла глаза. Ее ладонь была прижата к губам. Она не помнила, как сделала это. Ее пальцы касались вмятины над верхней губой.

– Вот здесь, – как-то сказала ей Хела, когда они лежали в темноте. – Здесь ангел прижал свой палец, запечатывая все тайны мира, прежде чем мы появились на свет.

Зофье нравилась эта сказка, хотя с точки зрения логики это представлялось ей невероятным. Теперь же она глубоко вздохнула, чувствуя себя гораздо спокойнее, чем все последние годы.

Появление великого уравнения было кратким, подобным неуловимому мигу, когда вспыхивает зажигаемая спичка и тут же гаснет. Однако ощущение того, что вселенная на краткое мгновение приоткрыла ей свои тайны, осталось.

30. Энрике

Энрике споткнулся, едва не упав, когда храм освободил его разум.

Он смотрел на блестящий стеклянный ночной пол, на огромный зиккурат, чья вершина исчезала в лесистом потолке. Он ощущал запах обожженных на огне кирпичей. В его ушах звучали переливы тысяч постепенно затихающих молитв. И в конце концов он остался один, ощущая переполнявший его восторг.

Энрике искал доказательства своих исследований в уголках потертых древних карт и в старинных бронзовых артефактах, покрытых зеленоватой патиной, но даже и не мечтал увидеть их так явственно.

Перед его мысленным взором мелькали образы людей, натягивавших струны божественной лиры. То название, которое придумали для них в западном мире, не соответствовало действительности. Они были не просто Забытыми Музами. В других культурах их одаривали и другими званиями – жрицы отвергнутых богинь. И хотя несколько секунд назад Энрике помнил их имена, теперь он не знал, как произнести их.

Как странно, – подумал он, вдруг усмехнувшись. Как историк, он судил о мире по прошлому, но история никогда не умирала. Она была яростно живой, даже если была забыта, даже если существовала в образе призраков, преследовавших завоевателей или женщин, рассказывающих своим детям страшные истории на ночь. Всю свою жизнь Энрике искал хоть тень правды в этих сказках и страстно верил, но теперь он знал. Это была разница, подобная разнице между ночью и днем, словно ты стоишь в лучах самого первого рассвета и смотришь на рождающийся перед тобой мир.

– Я… я не могу в это поверить, – воскликнул Энрике, пытаясь рассказать о своих чувствах.

Лайла, стоявшая рядом с ним, тихо дрожала. Энрике подумал, что она плачет, и его сердце сжалось, но нет. Она смеялась. Он уже целый год не видел на ее лице такой улыбки. Шумный вздох привлек его внимание. Гипнос опустился на колени, его губы приоткрылись, глаза сделались огромными. Даже Зофья выглядела потрясенной.

Наконец, он взглянул на Северина, и на мгновение ему показалось, что между ними никогда не возникало разногласий.

Северин улыбнулся, и Энрике узнал его прежнюю улыбку. На его лице появилось озорное выражение, смешанное с легким недоверием, всегда следовавшее за каждым их удачным приобретением. И на этот раз Энрике полностью разделял его чувства.

Они молча обернулись к храму. Удивительное очарование этого места не рассеивалось, но теперь глаза Энрике привыкли к его яркости. Понемногу он стал различать детали, замечать особенности, объединявшие все в этом месте.

Его внимание привлекли огромные автоматоны. Он понимал, что они настоящие, однако фигуры не двигались.