Брошенные тексты. Автобиографические записки

Вдоль стены — моя кровать. Уже выдвинута в ногах часть, в которую вставлены две подушки, ее удлиняющие. Головой к ней вдоль другой стены — кровать Вадика, такая же точно. На синих, как мама их называет, «шаляпинских обоях» плакат с Ириной Скобцевой. Над моей кроватью афиша. С Кириллом Козаковым дурачились, и он сделал несколько моих фотографий с гитарой и надпись: «Игорь и Ко приглашают на концерт, который состоится там, где пожелает любезный зритель». Вот и вся комната. Нам сегодня исполняется по 16 лет.

Брат, ты помнишь историю нашу?
Я приплыл, ты лишь пробовал плыть.
И сегодня хочу, как и раньше,
нашу встречу я опередить,
на минут на 15, не дальше.

Хотел написать ему большое стихотворение, но глаза слипаются. Завтра первый урок — химия. Домашнее задание даже не пробовал сделать. Вообще ничего не понимаю. Алгебру не понимаю, геометрию, физику. Учительницы во время урока переходят на какой-то неведомый мне язык. Не понимаю ни слова. Но все претензии — к родителям. Родители, что-то вы не доработали, когда нас с братом зачинали. Не с ним, с Вадиком все в порядке! А со мной.

26 октября

Утром во время второго урока открылась дверь в классе, где шел урок математики, и вошла Бэла, сестра папы, со словами: «Я на минутку, Раиса Сергеевна. Как Игорь себя ведет?» — «Безобразно», — ответила та.

Я сидел за третьей партой рядом с Таней Долматовой. Бэла подошла ко мне и ударила по щеке: «Снимай часы». Я снял часы с руки, она выхватила их: «Мерзавец!» И вышла из класса. Стыдно и смешно. Она подарила мне эти часы на день рождения со словами: «Будь человеком и живи 120 лет».

15 ноября

Днем приходила Бэла и сказала, что задыхается здесь, в нашей с Вадиком комнате, и надо сделать маленькую форточку. Я ей говорю: «Открой окно». А она: «Я не могу слышать этот шум с проспекта Мира». — «Тогда терпи». Бэла сказала, что уходит.

Меня ждал суп, а она говорила и говорила. «Бэла, каждое твое слово — это тепло, уходящее из моего супа».

16 ноября

Бэлочка, дорогая моя, сегодня вечером ближе к полуночи я надвинул шляпу с узкими бортами на глаза, пересек проспект Мира и залез на фонарь, который давно уже облюбовал из своего окна. Сорвав с соседнего дерева ветку, я стал стегать ею железный столб, представляя себя наездником. Краем глаза я заметил, что подо мной на тротуаре образовалась темная толпа. Потом увидел, что по ноге фонаря ползет какой-то человек в фуражке, с погонами и отчаянно свистит в свисток. Далее, после короткой борьбы, я почувствовал, что выбит из седла и падаю вниз. Больше ничего не помню. Сейчас сижу за железной решеткой. Мне дали 15 суток за хулиганство со словами: «Фонари не лошади, а мостовые не место для скачек». Что ж, теперь я согласен с этим. Но тогда разве мог я соображать что-либо, когда в голове моей пульсировала одна мысль — завтра день рождения Бэлы! Кстати, три восклицательных знака не вылетели и до сих пор сидят у меня в голове.

23 ноября

Встретился с Наташей после недельной разлуки. Она пришла сказать, что пора ехать домой, но провожать ее не надо. Села в вагон метро и уехала. Сижу теперь в комнате и маюсь.

Метро советское, славься!
Сегодня в твоей обители
человека, убитого страстью,
обидели.

24 ноября

Сегодня был в театре, смотрел спектакль Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека». Я в восторге. Хочу быть писателем, режиссером, актером. Не просто хочу, а не могу без этого.

Пустые улицы Москвы,
люблю я вас в такое время,
когда фонарь, как глаз совы,
мигает в ночь попеременно.

Я вас люблю за тишину,

за это сердцу однозвучье,
за воздух чистый, без простуд,
за воздух, сотканный из губ,
за случай.

Когда, бессоницей томим,

брожу я меж деревьев рыжих,
пустые улицы Москвы,
мне кажется, что я вас слышу.

Мне кажется, что где-то там

во тьме дворов играет внятно
оркестр незримый до утра,
про то, что так понятно…

Написал песню. Сижу на кухне. Все давно спят. На гитаре поэтому играл тихо-тихо. Сквозь матовое стекло в двери видел, как мама подошла, постояла немного и ушла в спальню…

25 ноября