Брошенные тексты. Автобиографические записки

Весна блудлива и порочна
и возбуждает черт-те чем,
а без причин и прыщ не вскочит,
не говоря уже про член.

Но это, право, неприлично,

когда, опухшая от сна,
весна ползет алкоголичкой
и трет опухшие глаза.

Когда в лугах цветут ромашки,

когда кузнечики прыг-скок,
и муравьишки, как монашки,
бегут на запад и восток,

когда с опушки на опушку

несутся в воздух «ох» и «ах»,
и тащат аиста лягушки,
чтоб изнасиловать в кустах,

когда у Кати именины,

и стол накрыт, и ждут гостей,
и все известные «пингвины»
сегодня соберутся к ней —

тогда, тогда и есть причины,

чтоб повскакали все прыщи
и все, ну, скажем так, мужчины,
и все, ну, скажем так… Смолчим,

чтоб твое ухо не тревожить,

хотя и грезится мне ложе

в ночной горячий этот час,

когда ты, Катя, родилась,
и я на нем тебя целую,
красивую и молодую!

1 ноября

Завтра день рождения Кирилла. Надо написать поздравление. В голову ничего не лезет. А что сказать самому близкому другу? Все давно сказано. Все понятно без слов. Вспомнил сейчас, как у нас в квартире мы с ним зачем-то выходили на балкон, вставали на парапет и держались, упираясь в потолок руками. Под нами двенадцать этажей… Что было у нас в голове? Вдвоем не страшно.

Родился мальчик, был он мил,
ну, назову его Кирилл.
Ходил он в ясли, в детский сад,
чему был рад или не рад.

По исполненьи должных лет

мотался в школу десять лет,
потом, избрав нелегкий труд,
он поступает в институт

с названьем «Щепка» — дивный храм.

Крушит он в щепки тут и там
все то, что было до того,
как приняли сюда его.

Там долго учится, вдруг — раз! —

он подает заявку в загс.
А дальше снова будет «вдруг».
Люблю не вдруг тебя, мой друг!

Кира, прости, засыпаю. Остальное в прозе уже завтра, когда соберемся у тебя дома, разольем водку по стаканам и будем говорить всё, что на душе. Есть что сказать, но надо спать.

Брошенные тексты

Память моя устроена так, что помню не даты, не события, даже не лица, а ощущения, настроение, аромат. Марки я не собираю с тех пор, как в 8-м классе, к стыду, который по сей день жжет мои щеки, обменял свою коллекцию, по крупицам собранную за много лет, на десяток шариковых ручек с надписью: «Союзхлебимпорт». К тому времени у меня уже была довольно внушительная коллекция марок колониальных стран. Глядя на них, в своих фантазиях я улетал в неведомые края, где океан раз за разом обрушивается на белый песок, где тропические растения будоражат мозг буйством красок, а в непроходимых зарослях краснокожие индейцы поджидают непрошенных гостей. И вот свою никем не тронутую территорию мечты я променял на одноразовый хлам, на шариковые ручки. Их с невинным видом предложил мне одноклассник, чей папа имел привилегию выезжать за «железный занавес», на сельскохозяйственные выставки дружественных СССР государств. Десять моих альбомов перекочевали во вместительный ранец одноклассника, а во внутренний карман моего пиджака легли 10 пластиковых изделий западного общепрома. Пару недель я просмаковал, рассматривая ручку-указку, ручку с тремя цветными грифелями, ручку-перевертыш с обнаженной женской фигурой (она дольше других будоражила мою впечатлительную натуру), а затем все они отправились в нижний ящик письменного стола.

В какой-то момент я начал собирать чайники, но перестал, когда идея стала повторять себя. И то, что горлышко у одного сосуда в виде птичьего клюва, а у другого в виде драконьей головы, уже не доставляло мне удовольствия. Тем более что чайники в виде черепах, лягушек, с орнаментом и без постепенно стали вытеснять, выталкивать меня из квартиры, и в какой-то момент надо было решать: или я, или они.