Мы встретились перед спектаклем «Тартюф». Я уже был в костюме Дамиса, она в костюме Эльмиры. Еще минут 15 до спектакля, прозвучал первый звонок. Сказал, что записываю свой авторский диск. Настя говорит: «Ну, дай мне кассету послушать». Я говорю: «Ура, а когда?» Она: «Да хоть завтра». На следующий день я приехал к ней домой на «Маяковскую», передать кассету. Настя открыла дверь, спросила: «Чай будешь?» — «С удовольствием». Пошли на кухню, говорили о театре, о ее великом отце, еще о чем-то. Тут открылась дверь, и зашли Степа, ее сын, и Федя Бондарчук. Поздоровались, обнялись. Я еще побыл немного. И ушел.
Спустя пару недель Анастасия передала мне две страницы, на которых ровным почерком синими чернилами было написано:
Он мог бы быть русским Фредом Астером. У него воздушная легкость движений, прирожденное хореографическое мастерство, мгновенная восприимчивость к различным музыкальным стилям, жанрам, направлениям. Мог бы, если бы советские эстрада, театр и кино нуждались в этих редких свойствах актера. Он поет, танцует, пишет стихи, сочиняет песни, очень обаятелен и, главное, подвижен, как ртуть. Только работает он при этом артистом… во МХАТе!
Когда я впервые увидела Игоря на сцене, то с горечью подумала, что все эти редкие качества его индивидуальности останутся здесь невостребованными. Мне и сейчас кажется, что его ждет иное будущее. Не может же такой особый артистизм не пригодиться, например, в шоу или мюзикле.
И вот его первая пластинка. Я слушаю песни в его исполнении и пытаюсь провести параллель с бардами шестидесятых годов, певцами-сочинителями восьмидесятых, с поющими драматическими артистами девяностых, но не могу.
Дело в том, что Игорь Верник вовсе не преемник искусства городских романсов или иных знакомых нам стилей, он дитя совсем иной культуры. Блюзы в стиле 30-х, свинг, джаз, рэг-тайм — вот его стихия. Там импровизация, там легко включается его живое чувство ритма, там он умеет увлечь вас в мир совершенно свободной музыкальной стихии.
Этот лирический цикл — только начало его возможностей. Здесь уже собран весь его опыт любви, измен, восторгов, надежд и разочарований. Жизнь уже прошлась по впечатлительной натуре юноши. Он теперь знает, что она изобилует потерями, горькими часами одиночества, щемящей пустотой. Бессоная Москва со своим мокрым асфальтом неожиданно легко превращается в «тот самый» знакомый Париж, где так легко, где бульвары и вечные Сhamps Élysées, где Montmartre и Tour Eiffel и где никто не даст вам грустить. Удивительная легкость, с которой песни Игоря Верника переносят вас в это безбилетное путешествие души, — конечно, замечательная особенность певца. Его романтические песни сдвигают границы реальности, и, слушая их, ты забываешь суету и веришь в «губы и глаза любимой», в «капель потерь» и в «снег, как белую сажу». Веришь так же, как верит и он сам.
Написал ей ответ тут же. Но проглотил вместе со своей безнадежной влюбленностью.
На цветы денег нет, поэтому набросал слов, как в вазу, и перемешал их. Теперь до завтрашнего вечера пускай растут. Если вырастут совсем уж уроды, выброшу. Если вдруг симпатичные — будет подарок Катьке. Перечитывать не стану, и так уже спать осталось часов пять. Сижу, роняю голову на стол, боюсь, от стука проснутся домашние.