Брошки с Блошки

В руке у соседа был то ли фонарик, то ли включенный мобильник, лучом которого Василий нервно расчерчивал крышу. Выглядело это как работа прожекторов, обшаривающих темноту во время авианалета, и с завываниями Кружкина, успешно имитирующего сирену, сочеталось пугающе гармонично.

– Нас что, бомбят?! – перекрикивая соседа, спросила Ирка, показав, что я не ошиблась с образным рядом.

Я сбегала к лестнице, стукнула по выключателю, и свет люстры под потолком рассеял забортную тьму. Стало видно, что на крыше за окном растекается лужа, пузырящаяся и, кажется, шипящая – звуки по-прежнему заглушал Василий.

– Больше на химическую атаку похоже, – боязливо отметила я.

В этот момент снизу, кажется из пристройки, донесся сердитый голос:

– Господа соседи, по какому поводу бесчинство?!

– Все-таки Питер – культурный город, у нас бы по-другому сформулировали, – восхитилась Ирка. – Орали бы: «Вы охренели так шуметь, вашу мать!»

– Кто там шумит, вы охренели?! – эхом донеслось со двора. – Все испохабили, поганцы, даже сон ночной!

– О, а это дед-гранатометчик, – безошибочно определила Ирка и порадовалась, что узнала. – Не он ли что-то зашвырнул нам на крышу?

– Нет, это у Кружкина из заоконного хранилища опять бутылка упала, – сделала я вывод по обрывочным осмысленным словам Василия.

– Баллон! – услышав меня, со стоном выдал он. – Трехлитровый! С квасом разливным!

– На безалкогольные переходите? Новую жизнь начинаете? – одобрительно съехидничала Ирка.

– Да типун тебе, дева, какая безалкогольная жизнь?! А вдохновение откуда черпать? Яркие образы где икать, тьфу, искать? Нарзан пить? Так он ныне дороже, чем пиво, но при этом напрочь лишен экспрессии и невкусен, пыхнет колючими пузырьками в нос – и все, жалкая симуляция восторга!

Культурный питерский двор замер, внимая драматическому монологу художника.

– А квас-то пошто тебе, Вась? – наконец почтительно спросила бабка – боевая подруга престарелого гранатометчика.

– Так для окрошки же! – с надрывом выдал Кружкин. – Купил три литра разливного, думал, на пару дней хватит!

И тихий двор взорвался.

– С ума сошел?! Все испохабишь, поганец!

– Вась, да ты что? Разливной не годится, нужен домашний, живой!

– Господа, помилуйте, но это же ересь! На окрошку потребен хороший нарзан, на худой конец «Ессентуки‐17»!

– Да вы спятили все тут? Сказились?! – с минуту послушав, не выдержала Ирка. – Какой квас, какой нарзан-тарзан! Окрошку надо делать на кефире, без вариантов!

– У-у-у, понеслась душа к богу в рай. – Я отошла от окна, предвидя, что участники кулинарной битвы вот-вот начнут бросаться оскорблениями, если не камнями.

Я заползла под одеяло и спрятала голову под подушку.

Тихий петербургский дворик, интеллигентные соседи, ага, как же!

Все в этом мире обманчиво, ничему верить нельзя.

Глава десятая

Мудрая мысль, с которой я отошла ко сну, не покинула меня и ночью. Пробудившись, я первым делом подумала, что она значительнее, чем кажется. Что-то угадывалось в ее глубине – более важное и, главное, конкретное соображение, чем слишком общее и банальное «все в этом мире обманчиво».

Но погружаться в размышления было некогда: заводя будильник, я не учла, что нам с подругой еще понадобится время на фотосессию, а она, как это обычно бывает в таких случаях, затянулась.

Ни я, ни Ирка прежде не имели дела с крупными бриллиантами – как-то не попадались они на нашем жизненном пути. И теперь удивлялись, какие это, оказывается, капризные фотомодели – лучшие друзья девушек.

На свету они сияли, расплываясь на фото в пару радужных бликов, а в темноте становились невидимыми. Мы долго подбирали фон, задник, освещение и перетаскивали сформированную композицию с места на место, пытаясь получить лучшую картинку. В конце концов плюнули на перфекционизм и беспощадно отправили Лазарчуку три десятка снимков оптом – пусть сам выбирает!

Из-за этой утомительной возни с бриллиантами (кстати, а ведь шикарно звучит – «утомительная возня с бриллиантами», надо будет использовать в каком-нибудь детективе из жизни пресыщенных миллионерш) мы с Иркой немного опоздали ко времени, назначенному тетушкой. Когда мы, отдуваясь на бегу, ворвались в подъезд Марфинькиного дома на Грибоедова, старушки-подружки уже размещались на пороге в полной готовности к выходу-выезду.

– Бабуленции просто шикарны! – Ирка резко затормозила, чтобы полюбоваться картиной, образовавшейся в проеме распахнутой двери, как в раме.

Тетушка уже восседала в коляске – ноги на резной подножке, руки на краснодеревянных подлокотниках. Разноцветные блики из витражного окна пестрели на манжетах ее строгой рубашки с запонками и умножались в лаковой туфле на одной ноге. Вторую украшал белоснежный гипс, он гармонировал по цвету и твердости с крахмальным воротничком, под которым болтался с небрежным шиком приспущенный галстук. Ираида Львовна изволили облачиться в брючный костюм из твида, Мафра Ивановна – в строгую тройку из темно-серой шерсти. Вчерашняя жара за ночь бесследно исчезла, день с утра был пасмурный и прохладный – очень питерский.