Бросок на Прагу

— Сколько угодно. После того как ему обработали ссадину на голове, он стал говорлив, как попугай, которому пообещали орехов, — не умолкает ни на минуту. Все благодарит за то, что не убили.

Горшков понимающе склонил голову набок, усмехнулся:

— Вообще-то надо было убить гада. Он же строчил из автомата не переставая, будто костюм себе перелицовывал. Хорошо, что никого из наших не задел. Если бы задел — вряд ли сегодня находился у вас.

— Капитан, капитан, конец войне… Всем жить хочется. И этому отставной козы барабанщику тоже.

— Начштаба у себя?

— Если можешь не ходить — не ходи. Злой, как черт, которому под хвост насыпали толченого перца.

— Не ходить нельзя, — Горшков глянул на наручные часы, качнул отрицательно головой, — надо доложиться — время! Иначе… — Он отрицательно попилил себя пальцем по горлу.

— Понимаю. — Мурыжин отступил на шаг назад и шутливо перекрестил капитана. — С Богом!

Начальник штаба у них был новый. Строптивый молодой подполковник был переведен к ним из штаба соседней дивизии, в артиллерийский полк он пришел с понижением — что-то у него в дивизии не срослось, след какой-то худой он оставил там, он вообще должен был пойти под трибунал, но его спас родной папаша, которого подполковник называл папахеном, — важная фигура в центральном Смерше, в результате проштрафившегося подполковника понизили в должности, тем и ограничились.

Остановившись перед дверью подполковника, Горшков громко стукнул в нее костяшками пальцев, прислушался: отзовется хозяин кабинета или нет?

За дверью громыхнул опрокинутый стул, прозвучал невнятный голос и капитан вошел в серую унылую комнату, которую выбрал себе начальник штаба, — неудачно с точки зрения Горшкова, выбрал, но на вкус и цвет товарищей, как известно, нет.

Хозяин кабинета был занят важным делом — стоя на одном стуле, вешал на стенку портрет товарища Сталина (вождь был изображен в маршальском кителе с отложным воротником и петлицами), второй стул валялся на полу, и подполковник шутовски дергал висящей правой ногой, не зная, куда ее пристроить. Оглянувшись на Горшкова, он выкрикнул громко, будто поднимал людей в атаку:

— Чего стоишь, капитан? Ну-ка подсоби мне!

Дел-то тут было на полтора удара молотком — вбить всего один гвоздь, но чувствовалось по всему, что подполковник бьется над решением этой трудной задачи уже долго и никак не может свести концы с концами и победить. Глаза у него, как у быка на корриде, были красными. Не хотелось бы на этой битве выступать в роли поверженного тореадора.

Но подполковник вместо того, чтобы обварить Горшкова огнем, спрыгнул со стула и протянул ему молоток:

— На!

Хоть и не отличался особыми способностями капитан, и мастеровым человеком себя не считал, ему действительно хватило полутора ударов молотком, чтобы загнать гвоздь в стенку и нацепить на него бечевку, прикрепленную к портрету.

Спрыгнув со стула на замызганный паркетный пол, Горшков приложил руку к пилотке:

— Финита, товарищ подполковник!

— Финита, но не ля комедия, — спокойно произнес тот, — не то я совсем замучался, — подполковник повертел перед собой растопыренными пальцами, глянул на них, — пульку такие пальцы расшвыривают так, что любо-дорого посмотреть, все время выигрыш бывает, а вот насчет молотка с гвоздями… — Он критически хмыкнул. — Что там с союзниками из-за океана?

— Ворота держим крепко, союзники пока не суются. После вчерашних событий ничего новенького.

— Что за стрельба была ночью?

Капитан пояснил. Про себя удивился — не думал, что подполковник не знает о пленном, доставленном ему в штаб. В свою очередь спросил о Берлине: как там?

— Наши уже под Рейхстагом, бои идут на площади. Гитлер, говорят, покинул Берлин.

— Раз покинул, товарищ подполковник, то рейху — крышка. Капут!

— Вашими устами, капитан, да мед бы пить…

— Мед — не мед, а шнапс можно.

Потолкавшись немного в штабе, заглянув в комнату связи, Горшков покинул этот старый, на треть разрушенный особнячок с продавленной обмедненной крышей — судя по всему, раньше тут находилось заведение, в котором веселились богатые офицеры, — хорошо, когда разведчики не требуются, можно отдохнуть от приказов начальства…

Разведчики подтянулись к палатке командира, установили несколько трофейных палаток — они были потяжелее наших, зато надежнее, с каучуковой пропиткой, такие палатки никакой дождь не берет. Коняхин ходил между палатками, покрикивал командно, иногда помогал какому-нибудь оплошавшему бойцу — старшина из Коняхина получался неплохой, надо бы подать бумаги следом — на присвоение ему очередного звания и назначить главным хозяйственником в группе разведки… Дело в общем-то недолгое, двадцати минут на это хватит.

Увидев капитана, Коняхин сбавил обороты, но не стих — не та была натура. Горшков засек насмешливый взгляд Мустафы — тот поглядывал на Коняхина с иронией, за суетой наблюдал словно бы свысока, забравшись на дерево, но стараниям сержанта не препятствовал.

— Ну, что на том берегу? — привычно окинув взглядом противоположную сторону Эльбы, затянутую сизой кисеей, похожей на сигаретный дым, спросил Горшков. — Тихо?