Бросок на Прагу

А вообще-то дед был типичным чеховским интеллигентом, и даже на Антона Павловича был похож, речь у него была мягкая, ровная, матерных слов он не употреблял, даже стыдился их, ровно бы и мужиком не был… Народ, когда дед приехал работать в Сибирь, а точнее — на Дальний Восток, в Забайкалье, поначалу даже подтрунивал над ним, а потом прекратил: поняли люди, что надо быть таким, как Константин Андреевич Балашов, и сами начали стыдиться мата, вот ведь как. У деда все, что он ни делал, получалось, а отучить людей от мата вообще оказалось штукой несложной.

Когда у него спрашивали, как ему удалось справиться с такой непосильной задачей, которая будет потруднее, чем выполнение плана по электрификации страны, он делал невинные глаза:

— Да не я это вовсе. Люди сами перестали материться. — Дед вздергивал вверх указательный палец. — Сами!

Константину Андреевичу не верили — и правильно делали, — а он только улыбался да протирал бархатной тряпочкой свои старые очки.

По профессии дед был бухгалтером. Настоящим, опытным, съевшим на «гроссбухах» половину своих зубов, и, прибыв с бабушкой и двумя внуками, оставшимися на его попечении после покойной дочери, очень скоро понял, что бухгалтерия, которую ему подсовывают на новом месте, в управлении лагерей, — липовая, двойная, что этого будут требовать и от него же, и если он не согласится, то его обязательно арестуют по 58-й статье и очень быстро подведут под пулю.

А у него на руках двое детишек — они же внуки. И уволиться с работы нельзя — не дадут, поскольку он уже прознал, чем занимаются местные энкавэдэшные правители, и стоит ему только заикнуться об увольнении, как итог будет тот же — пуля в затылок.

Заключенным в здешних лагерях — подопечных деду, — специально выдирали изо рта здоровые зубы, чтобы меньше ели, морили голодом, ломали пальцы. Бабка Анастасия Лукьяновна всякий раз, проходя мимо лагерной ограды, бросала за колючую проволоку хлеб — все достанется кому-нибудь из зэков.

Какой же выход придумать? Можно ли выбраться из этой вонючей ямы? Дед думал, думал и придумал… Велел Анастасии Лукьяновне собирать и припрятывать продукты.

— Собирай муку, крупу, сахар, — сказал он, — чем больше — тем лучше. Предстоят тяжелые времена. Понятно, мать?

Та тяжело вздохнула:

— Да куда уж понятнее.

— Давай, дружочек ты мой, — сказал дед, — иначе мы останемся тут навсегда. Никто нас отсюда не вытянет, если мы сами себя не вытянем.

Вновь последовал тяжелый сырой вздох — Анастасия Лукьяновна хорошо понимала, что именно выпадало на ее долю.

— Все собирай, все, — повторил дед, — чем больше будет продуктов — тем лучше. Собирай и прячь.

Этим непростым делом бабка Анастасия и занялась — покупала крупу, картошку про запас, приобрела три литра подсолнечного масла и с рук — три литра масла кедрового, умудрилась скопить несколько килограммов сахара — самое милое угощение для внуков, дед же, Константин Андреевич, втихую снял копии с некоторых бухгалтерских документов, зашил их в клеенку, чтобы не промокли, засунул в вещевой мешок.

Ушел он из дому в пятницу — в сумерках нырнул в тайгу — никто его не засек — и был таков. Перед заходом расцеловал жену, наказал ей:

— Будут спрашивать, где я и что со мной, — отвечай: ушел в тайгу и не вернулся. Как бы ни приставали к тебе, как бы ни угрожали, ответ твой должен быть один — только этот… Понятно?

— Куда уж понятнее, — привычно, со вздохом, отозвалась бабушка.

— И жди меня, — велел ей дед.

Цель у него была простая — пробиться сквозь тайгу к железной дороге, там прицепиться к какому-нибудь товарному загону и добраться до Байкала — ни много ни мало. Если он сойдет на какой-нибудь станции раньше, его вычислят и изловят, это абсолютно точно, а на Байкале или еще лучше — за Байкалом его вряд ли сумеют остановить.

Иззябший, голодный, покрытый ссадинами, заросший волосьем дед Константин Андреевич сумел добраться до Иркутска, там остановился в маленькой гостиничке под названием Дом колхозника, помылся, побрился, съел несколько тарелок превосходных сибирских пельменей, выпил восемь стаканов чая и почувствовал себя готовым к дальнейшей дороге. Деньги у него с собою были — прихватил кое-что из заработанного, — поэтому он поехал в иркутский ЦУМ, купил себе новый костюм, свитер, пару рубашек и пару галстуков, затем, приодевшись и отдышавшись, приобрел билет до столицы нашей Родины и забрался в купейный вагон скорого поезда Владивосток — Москва.

А бабушке Анастасии Лукьяновне пришлось отбиваться от местного лагерного начальства. Мужички же там трудились непростые…

Горшков и не заметил, как задремал, не удержался — все-таки дорога здорово укачивает, глаза слипаются сами по себе, помимо всяких команд. Вон и Петронис носом заклевал.

Очнулся он оттого, что где-то неподалеку сухо прозвучала автоматная очередь, будто большая швейная машинка простегала длинным швом землю, колеса у «виллиса» даже, кажется, дернулись, подпрыгнули и вернулись в прежнее положение, отбитые амортизаторами.

Не открывая глаз, Горшков схватился за автомат, стоявший у него меж сапог.