Бросок на Прагу

Ординарец поймал диск, сунул руку в горловину вещевого мешка, стоявшего у него в ногах. В этом бездонном, а на вид очень аккуратном сидоре у Мустафы было все: от мешочка с чаем и иголок с двумя катушками ниток до рассыпанных патронов с гранатами, отложенными «про запас». Вытащив горсть патронов, Мустафа неспешными точными движениями стал вгонять их в диск. Только пружина звонко щелкала — ее острый звук был слышен сквозь хрипоток мотора: щелк, щелк, щелк…

— Запас карман никогда не протирал, — запоздало пробормотал Мустафа, вновь запустил руку в распахнутую горловину сидора, достал оттуда новую горсть патронов. — Не было еще такого.

Щелк, щелк, щелк! Горшков извернулся на сиденье, посмотрел, что там сзади: никто не отстает? Колонна не отставала, тянулась за головным «виллисом», тонко подвывали моторами «доджи», с ходу беря крутые повороты, лязгали металлом «тридцатьчетверки».

Дорога была мокрой — видать, здесь недавно прошел дождь, камни поблескивали от влаги, небо было глухим — ни одного просвета, не освободилось еще от туч, от стылой влаги, которая обязательно прольется на головы бойцов. Хотя ни «виллису», ни «доджам» дождь не был страшен: натянуть на машину брезентовый полог — раз плюнуть. Чем были хороши американские автомобили: в них был предусмотрен максимум удобств, и главное — машины были укомплектованы полностью.

Если уж по инструкции машине был положен термос и он вписан в сопроводительную бумагу, то он обязательно находился на месте; если указано, что положены два матерчатых верха, один — зимний, утепленный, второй — летний, легкий, то в комплекте обязательно окажется два верха…

Дорога круто поползла вверх, к кривоствольным молодым сосенкам, выросшим в расщелине, между камнями, — хорошо, подъем этот был недлинным, иначе бы «доджам», у которых на прицепах находились пушки, пришлось бы туго. «Виллис» взял крутизну легко, взлетел наверх, будто козел, у сосенок Горшков приказал водителю остановиться — надо было посмотреть, как будут брать подъем «доджи».

Судя по тому, как лихо повел себя первый «додж» — полез в гору так, словно на прицепе у него не было никакой пушки, только из-под колес полетела звонкая сыпучая крошка, да мотор, напрягшись, запел тонко, громко. Хорошая машина — «додж». А «виллис» разве плохая?

В группе должно было быть два «виллиса», но второго «виллиса», увы, не нашлось, Горшков подозревал, что его прибрал к рукам новый комендант Бад-Шандау — для городских нужд…

В конце концов, хрен с ним, с эти жиреющим подполковником, группе хватит и одного «виллиса», а если не хватит, то найдут где-нибудь брошенную немецкую легковушку, заправят ее русским бензином — будет бегать как наскипидаренная.

Второй «додж» также без усилий одолел крутизну. Порядок. Горшков скомандовал водителю:

— Трогай… Становись во главу колонны.

«Виллис» — машина юркая, проехать может не только по дороге, а даже по обычной звериной тропе, едва намеченной в зарослях, по промоинам в вязких отсырелостях, в которых застревают тяжелые машины, по топям — «виллису» все нипочем. Он, кажется, может даже прыгать через окопы и прорываться сквозь проволочные ограждения. Хорошая машина получилась у американцев.

Один из «доджей» все же забуксовал — то ли водитель был слишком неопытен, то ли орудие прицепленное оказалось слишком тяжелым, но машину поволокло в сторону, юзом, только из-под колес полетели комья грязи, да посыпалась звонкая каменная крошка, забусила пространство.

Хорошо, солдаты, сидевшие в кузове «доджа», сообразили, что надо действовать, проворно перевалились через борт кто куда — кто в одну сторону, кто в другую, подперли машину с двух боков, сдерживая юз.

Таких участков, как этот, будет еще немало, счет им потеряется, но учить шоферов, как водить машину, Горшков не будет, для этого самому надо водить «додж» на «пять», а он максимум что может — шоферить на «тройку».

Вновь поползла под плоский, тупо обрезанный капот «виллиса» дорога.

Неожиданно Горшков увидел кошку, грациозную, большеухую, с кокетливо изогнутой шеей. Кошка сидела на лишаистом — неплохая подстилка — камне и внимательно разглядывала подъезжавшую колонну. Глаза у нее были зеленые, как море в ясную погоду, и — вот ведь как — задумчивые. Раз кошка сидит на дороге — значит, где-то недалеко она живет, значит, рукой подать до деревни. Горшков глянул в одну сторону, в другую, отметил одну деталь — вновь никаких следов войны, ну просто ни одного следочка, на душе даже просветление какое-то возникло: не все может съесть огонь войны.

Он проводил кошку улыбающимся взглядом. Вспомнил Пердунка — славный был у разведчиков кот. Настоящий вояка.

Однажды Горшков с ребятами приволок языка — злобного, тощего, с длинным гусиным носом фельдфебеля. Очутившись у разведчиков, немец начал лаяться по-русски — правда, это получалось у него плохо, неумело, но не это было главное, лицо у фельдфебеля исказилось, вытянулось, и он начал агитировать, чтобы солдаты перешли на его сторону, к фашистам. Горшков не выдержал, проговорил хрипло: