Бруклинские глупости

Как и обещал Стэнли, ужин ей удается на славу. Суп из кресса, свиная отбивная, стручковая фасоль с миндалем, карамельно-кремовый торт и вина в избытке. Шевельнувшегося во мне червячка сочувствия к Памеле, которая пролетела со своей роскошной трапезой, я спешу успокоить: ради этого не стоило тащиться в Берлингтон, в «Харчевне Чаудера» нас принимают, как минимум, не хуже.

Люси, победительница, освобожденная от оков, выходит к столу в красно-белой клетчатой юбочке, черных туфельках из натуральной кожи и белых кружевных носочках. То ли Стэнли, в самом деле, безразличен к поведению окружающих, то ли чересчур сдержан, но на ее молчание он никак не реагирует. Зато его глазастая прямодушная дочь не может удержаться от вопросов:

– Что это с ней? Она не умеет говорить?

– Умеет, – отвечаю я, – просто не хочет.

– Что значит «не хочет»?

– Это такое испытание, – брякаю я первое, что приходит в голову. – Мы тут с Люси обсуждали разные трудности, какие нам приходится преодолевать, и решили, что молчание – одна из самых трудных вещей на свете. Тогда мы с ней заключили пари. Люси сказала, что промолчит три дня, а я ей пообещал за это пятьдесят долларов. Да, Люси?

Девочка кивает в ответ.

– И сколько дней тебе еще осталось?

Люси показывает два пальца.

Ага, говорю я себе, вот ты и раскололась. Еще два дня, и конец этой пытке.

Хани сощуривается, то ли встревоженная, то ли усомнившаяся. Она ведь по работе имеет дело с детьми, и что-то ей тут кажется не так. Но все-таки я человек посторонний, и, вместо того чтобы укорить меня за довольно странную, чтобы не сказать нездоровую игру с маленькой девочкой, она подбирается к делу с другой стороны.

– А почему она не в школе? Сегодня только пятое июня, до начала летних каникул еще три недели.

– Потому что… – запинаюсь я, лихорадочно сочиняя очередную небылицу. – Потому что Люси ходит в частную школу, а там учебный год короче. В пятницу у них был последний звонок.

Хани, полагаю, не верит ни одному моему слову, но не может же она перейти грань обычной вежливости и устраивать мне допрос с пристрастием, тем более что ее это в общем-то не касается. Хотя мне нравится эта крепко сбитая прямодушная женщина, как и ее старик, жующий себе свою еду и потягивающий вино без лишних вопросов, это еще не значит, что надо посвятить их в семейные тайны. Не то что я испытываю чувство стыда, но, согласитесь, семейка у нас подобралась незавидная! Просто-таки коллекция запутавшихся, заблудших душ. Ярчайшие образцы человеческого несовершенства. Ваш покорный слуга, чья дочь не желает с ним знаться. Том, который три года ничего не знает о своей родной сестре. Маленькая Люси, убежавшая из дома и отказывающаяся говорить… Нет, я не собираюсь выкладывать Чаудерам всю правду о нашем распавшемся и никчемном клане. Ни сегодня, ни завтра.

Видимо, рассуждая так же, Том спешит увести разговор в другое русло. Он переключается на Хани. Давно ли она стала школьной учительницей и что ее на это подвигло, как поставлено начальное образование в Брэтлборо, и все в таком духе. Его вопросы банальны до зевоты, и я вижу, что та, кому он их задает, совершенно его не интересует – ни как человек, ни как женщина. Но Хани голыми руками не возьмешь, своими изящными, точными репликами она словно взрывает это вежливое безразличие. И вот уже она, перехватив инициативу, начинает забрасывать его вопросами. В первые минуты ее агрессия Тома несколько озадачивает, но когда до него доходит, что он имеет дело с интеллектом не ниже своего, он, не желая ударить в грязь лицом, показывает себя во всем блеске. Что касается меня и Стэнли, то мы в основном помалкиваем, наслаждаясь этим словесным поединком. Как можно было бы ожидать, разговор быстро сворачивает на политику и, в частности, предстоящие в ноябре президентские выборы. Возмущаясь сползанием страны вправо, Том говорит о едва не увенчавшихся успехом попытках уничтожить Клинтона, о движении противников абортов, о мощном лобби в поддержку свободной продажи огнестрельного оружия, о фашистской пропаганде в ток-шоу на нашем радио, о трусости прессы, о запрете преподавания теории эволюции в ряде штатов.

– Мы пятимся назад, – напирает он. – Каждый день мы теряем по кусочку нашу страну. Если к власти придет Буш, от нее ровным счетом ничего не останется.

К моему удивлению, Хани с ним во всем соглашается. Примерно на тридцать секунд за столом воцаряется мир, после чего она объявляет, что собирается голосовать за Надера.

– Вот это зря, – неодобрительно отзывается Том. – Отдавая свой голос за Надера, вы отдаете его за Буша.

– Нет, только за Надера. К тому же Гор победит в Вермонте. Не будь я в этом уверена, я бы голосовала за него. А так я могу себе позволить маленький протест и при этом все равно не пустить Буша в Белый дом.

– Насчет Вермонта не знаю, но к финишу, уверен, они придут нос к носу. Если в колеблющихся штатах таких, как вы, много, выиграет Буш.