Бруклинские глупости

Ее реакция оказалась предсказуемой, но, по крайней мере, она не сделала меня козлом отпущения, и на том спасибо. Мне было ее искренне жаль. Лучше бы она не открыла эту дверь, лучше бы на нее не вылился ушат холодной воды, но раз уж так случилось, хочешь не хочешь, а смириться с этой ситуацией ей рано или поздно придется. Посыльный доставил тайскую еду, и она сразу перебила лесбийскую тему. В тот вечер я отчаянно проголодался, так что все закуски и креветки в остром соусе прикончил в пять минут. Затем мы включили телевизор и стали смотреть вестерн пятидесятых годов с Джоэлем Макреем. Там в одной сцене ковбои сидят вокруг костра, закусывают, и какой-то дед (кажется, его играет Джеймс Уитмор) произносит такую фразу: «Я вот старею, и мне это нравится. Меньше забот». На этих словах я громко захохотал, потом чмокнул Джойс в щеку и тихо шепнул: «Мозгов, судя по всему, тоже». Чем вызвал живой смех у моей сильно озабоченной подруги – впервые за весь вечер.

Этот смех еще не успел отзвучать, как пришло мне время прощаться с жизнью. Мы сидели на кушетке перед телевизором, когда я вдруг почувствовал боль в груди. Сначала я решил, что это связано с изжогой после острой пищи, но боль разрасталась, охватывая пожаром всю верхнюю половину туловища, как будто я проглотил галлон расплавленного свинца, и вот уже у меня онемела левая рука, а в челюсть впились сотни невидимых иголок. Что такое инфаркт, я знал не понаслышке, это были классические симптомы, и, так как боль усиливалась, становясь невыносимой, я решил, что всё, хана. Я попытался встать, сделал два шага, ноги у меня подкосились, и через мгновение я уже корчился на полу, сжимая грудь обеими руками и хватая ртом воздух. Джойс обхватила меня и умоляла держаться. Я слышал, словно издалека, как она повторяет одну фразу: «Боже мой, боже мой, точно как с Тони!», – а потом я перестал чувствовать ее тепло и услышал, как она кому-то кричит, чтобы вызвали «Скорую» по такому-то адресу. Удивительно, но страха я не испытывал. Сердечный приступ увел меня в зону, где вопросы жизни и смерти значения не имели. Я принимал случившееся как данность. Смерть так смерть. Когда санитары загружали меня в машину, я снова увидел Джойс. По ее лицу текли слезы. Кажется, я выдавил из себя улыбку. «Не умирай, мой дружок, – попросила она. – Не умирай, Натан». Двери захлопнулись, и машина рванула с места.

Вдохновение

Я не умер. Как выяснилось, не было у меня никакого инфаркта. Воспаление пищевода вызвало такие адские боли, но всю ночь и еще полдня, пока не установили точный диагноз, я пребывал в полной уверенности, что мои часы сочтены.

«Скорая» привезла меня в Методистский госпиталь на углу Шестой улицы и 7-й авеню. Свободных коек в палатах не оказалось, и меня положили прямо в отделении неотложной помощи, в закутке на первом этаже. Тонкая зеленая занавеска отделяла меня от стола регистрации больных (медсестра не сразу догадалась ее задернуть), и, если не считать короткой поездки в рентгеновский кабинет, я все время пролежал на узкой койке, причем исключительно на спине, подключенный к монитору, следящему за работой сердца, под капельницей, с кислородными пластиковыми трубочками в обеих ноздрях. Каждые четыре часа у меня брали кровь. При поражении коронарных сосудов в кровь попали бы кусочки разрушенной сердечной ткани, и это должны были показать тесты. Сестричка объяснила мне, что полная ясность наступит через двадцать четыре часа, а пока я должен тупо лежать со своими страхами и воспаленным воображением – заложник истории, то ли похоронной, то ли обнадеживающей, которую неспешно рассказывала моя кровь.

Санитары то и дело подвозили новых больных с эпилептическими припадками и интестинальными завалами, ножевыми ранениями и передозом, переломами конечностей и окровавленными головами. Не смолкали голоса, звонили телефоны, громыхали тележки с едой. Все это происходило в непосредственной от меня близости, а казалось – на другой планете. Впервые я был абсолютно безразличен к окружающему миру, полностью ушел в себя. Мое тело сделалось единственной реальностью, я пытался себе представить, как моя кровь бежит по венам и артериям, переплетенным в грудной клетке. Я сосредоточился на своем теле, отчаянно цеплявшемся за жизнь, и при этом был далеко отсюда, парил где-то в надмирной выси. В том, что я сейчас скажу, наверно, не много смысла, но в эти часы, окруженный пищащими приборами и обвешанный проводами, я был внутри себя и вовне, а по сути – нигде.