Брусилов

Игорь сначала проехал и прошагал вдоль всей линии центрального участка. Уже с двадцатого, за день до его приезда, пехота сидела на исходных рубежах в двухстах — ста пятидесяти шагах от австрийских позиций. Забросанные, дерном и ветками орудийные блиндажи не мог бы обнаружить даже великолепный цейс австрийского офицера. Целая сеть артиллерийских наблюдательных пунктов, расположенных в самых неожиданных скрытных местах, висели над расположением противника, далеко озирая поемные луга, забетонированные переправы через Стырь, болотные окна, разлившиеся в эту пору в озера, россыпь мелких поселений среди рощ и полей.

Уже давно каждая батарея, каждое орудие получили точное задание, цель и время действия. Уже давно приготовлены были ямы, рвы, землянки, укрытия для артиллеристов. Налажена была телефонная связь, все дистанции были подсчитаны, все цели изучены. Не было только самих орудий. Их ждали с нетерпением, потому что их появление означало бы, что пробил час наступления. Час этот никому не был известен. Наблюдатели-артиллеристы изо дня в день сидели в блиндажах, окопах пехотных частей, на наблюдательных пунктах, пристально и напряженно всматриваясь в позиции австрийцев, ежесекундно готовые к корректировке огня. Но командные посты молчали. «Таубе» и «Альбатросы», лениво проплывая над линией расположения наших частей, возвращались восвояси ни с чем. Казалось, русский тыл вел обычную, размеренную фронтовую жизнь.

В деревне, где была отведена Игорю квартира и где размещены были штаб артиллерийской бригады и резервные части пехотного полка, тоже казалось все по-будничному тихо и вместе с тем настороженно, как бывало в отчем доме перед пасхальной заутреней, когда все прибрано и хлопотать уже не о чем, а торжество еще не наступило, и все ходят тихие, на цыпочках, строго подобрав губы. Это выражение напряженной строгости Игорь приметил и в лице бригадного генерала, и у батарейных командиров, и на лицах молодых прапорщиков, похаживающих у своих орудий, спрятанных в роще за деревней.

— Ну что? Привезли? — спросил Игоря генерал, и Игорь тотчас же понял, что подразумевал под этим вопросом бригадный. С тем же вопросом обратился к нему и полковник Звездинский, все такой же щеголеватый, бритоголовый, с тщательно подстриженными усами и бородкой, пахнущими вежеталем. Он встретил Игоря с обычной своей сдержанно-недоверчивой улыбкой, но в глазах его сквозь напускное равнодушие проглядывало нетерпение и азарт охотника, идущего по следу дичи и уже готового к выстрелу.

— Вы там ближе к солнцу, — сказал он, — вам виднее; когда же наконец соберутся показывать фокус?.

За этим небрежным тоном скрывалось все то же, что и у других, — самолюбивое сознание хорошо подготовленного дела, плоды которого страстно хочется пожать тотчас же из суеверного страха, что промедление может развеять прахом душевную готовность и веру в победу, которые пришли вместе с сознанием, что наконец-то все сделано так, как должно быть, и по сердцу каждому из участников.

— Увы, не дано человеку знать ни дня, ни часа, — с полной искренностью ответил Игорь, пряча за евангельскими словами свою собственную взволнованность и нетерпение. — У вас так великолепно все налажено, господин полковник, что никакой сюрприз не страшен, и фокус обязательно удастся! Обязательно! — горячо закончил он. — Во всяком случае, ждать не долго, это ясно!

В роще, в расположении дивизиона полковника Звездинского, Игоря встретили его старые знакомцы: Линевский — теперь уже поручик, Крутовский — прапорщик, с бородой еще более пышной, чем ранее, но уже тронутой сединой, и несколько рядовых артиллеристов, фамилии которых Смолич не помнил. Разведчики Зильберминц и Семушкин отсутствовали, о них Игорь тотчас же спросил у Линевского, — они были на передовой.

И здесь, как и в окопах, как и в штабе бригады, все занимались будничным делом, но дело это очень похоже было на то, как если бы человек, уже вполне одетый, стал оглядывать свое платье и снимать с него пушинки. Занятие праздное, но лицо человека серьезно, и сразу чувствуется, что за этим занятием скрыта напряженная работа мысли: не забыто ли чего? Все ли учтено перед тем, как выйти из дому?

Линевский — с расплывчатой улыбкой на пухлых женственно-ярких губах, с лирической грустью в глазах — внимательно слушал ополченца, стоявшего перед (-ним. Ополченец держал в руках тощую, тяжело дышавшую собачонку.

— Совсем обезножел, — говорил ополченец, и в голосе его звучало глубокое сочувствие и уважение. — Подумать только — семьдесят верст за поездом бег, нипочем расставаться не хотел.

— Да, это замечательно, — в тон солдату пришепетывал Линевский и, неожиданно увидев Игоря, заговорил озабоченно и очень серьезно, точно расстался с ним не дальше как вчера: — Вы очень кстати, Игорь Никанорович, послушайте, как это многозначительно! Вот он прибыл с маршевой командой… их полтораста человек. Это было вчера… а сегодня прибежала собака… Его как зовут: Волчок?

— Так точно, Волчок.