Брусилов

— Что-то творится с Алексеем Алексеевичем,— говорит Алексей Максимович,— я не узнаю его — то наступать, то стоять на месте... а дух армии падает, а подкреплений нет… а снаряды на исходе…

«Ну еще, еще! — думает Игорь, глядя на него в упор немигающим взглядом.— Все это я уже слышал в штабах...»

— Вы бы нам сообщили, Игорь Никанорович, что-нибудь приятное, новенькое,— добавляет Зайончковский.— Что у вас там творится! Я наступаю — мне говорят: стоять...

— Андрей Медардович стоит, ему кричат — почему он не наступает! — взвизгивает Каледин и с истерической ненавистью побелевшими глазами смотрит на Игоря.

— А ответ простой,— подсказывает Зайончковский,— потому что сил не хватает, ваше высокопревосходительство! — ответил бы я Алексею Алексеевичу! Потому что австрийцы подкрепились за счет Западного фронта...

— А тот и в ус не дует! — опять подхватывает Каледин.

— И все-таки нельзя же вертеть нами, как в котильоне,— а гош, а друат... (Налево, направо (фр.)). Мы не на балу, согласитесь...— саркастически поджимая губы, замечает Зайончковский,

Игорь молчит. Ему забыли предложить сесть, он стоит навытяжку, как мальчишка-ординарец, прибывший с донесением. Но он равнодушен к этой невнимательности. Он оскорблен за Брусилова, Он видит всю непроходимую пропасть между этими генералами и их главнокомандующим. Каледин как будто храбрый вояка. Зайончковский — дальновидный, искусный командир корпуса. Никто не отнимает у них способностей и личных качеств, но они не могут отрешиться от своей маленькой правды, от своих самолюбий... «Пусть выскажутся до конца. Я помолчу...»

И они высказываются до конца.

— Боюсь, как бы у нас не получилось по стишкам,— говорит Андрей Медардович. — «Мы начали, как Бог, а кончим, как свинья»... или что-то в этом роде...

Игорь на мгновение закрывает глаза, чтобы не выдать их возмущенного блеска, Он сжимает кулаки и вновь разжимает их. Пальцы невольно теребят сукно у карманов брюк. Что сказал бы в таком случае сам Алексей Алексеевич? Как бы он себя повел? Во всяком случае был бы далек от обиды,

Игорь начинает притушенным голосом, исподволь, с общих положений.

Да, штаб фронта лихорадит. Скрывать нечего. И он — капитан Смолич — прислан главнокомандующим затем, чтобы сказать это напрямки. У Алексея Алексеевича нет тайн от его превосходительства, так же, как и от Андрея Медардовича. Главнокомандующий просил передать это при встрече генералам от своего имени. Штаб фронта лихорадит. Но надо знать причину. Иметь больше доверия к главному командованию...

Игорь смолкает. Мысли торопят одна другую. С каким наслаждением он высказал бы все, что он думает об этих двух людях, к которым Алексей Алексеевич действительно относится вполне искренне, как к верным товарищам и славным воинам. А они позволяют себе сомневаться в нем...

И, сдерживая себя, повторяя себе, что не надо поддаваться обиде, Игорь говорит:

— Разрешите мне, ваше высокопревосходительство, до конца быть откровенным...

— Говорите,— подозрительно насторожившись, отвечает Каледин.

— Простые солдаты вернее угадали причину лихорадки...— «Зачем я говорю это?» — спрашивает себя Игорь, но говорит с еще большей настойчивостью: — У них больше доверия к своему Брусилову, Они твердо знают, что он колебаться не может в своей вере в них. А здесь, среди чинов штаба, среди высшего командования...

— Что-с? — играя скулами, глухо переспрашивает Алексей Максимович.

Зайончковский во все глаза смотрит на капитана, стоящего перед ними неподвижно. Любопытство и ожидание в его глазах и улыбочка готовы уже заиграть на тонких губах. «Однако смел этот брусиловский любимчик!»

— Вам, к сожалению, неизвестно, какая велась переписка в эти дни между штабом фронта и ставкой, как дорого стоило Алексею Алексеевичу отстаивать свои начинания... Я, к сожалению, не уполномочен доложить вашему высокопревосходительству содержание этой переписки... Но по долгу совести должен сказать, что штаб фронта лихорадит не потому, что он не учел всех возможностей или утерял нить управления армиями...

«И этого тоже говорить не надо. Я точно оправдываюсь в чем-то за Алексея Алексеевича,— опережают мысли еще не сказанное, но уже готовое сорваться с языка.— Не в том дело, что они не знают причин, а в том, что они смеют сомневаться!»

— Лихорадит штаб потому, что время не ждет и настоятельно диктует дальнейшее развитие наступательных действий, а ставка и Запфронт ставят нас в положение пассивного выжидания,— одним духом выговаривает Игорь, точно спешит перегнать свои собственные рассудительные мысли.— Исподволь приходится держать армии в непрестанном напряжении. Исподволь! — упрямо повторяет Игорь, и все большая обида закипает в нем.— Вот почему директивы командования производят впечатление противоречивое!.. Командование фронта стремилось и стремится к наступлению. Пускает в ход все средства, чтобы наступление продолжалось и не ослабевало. Знает, что только наступление, и именно наступление в том направлении, в каком оно было намечено, единственно правильно и дает плоды. Но все становится штабу поперек дороги!