Брусиловская казна

– И что, никак нельзя пробить, как они живут, чем занимаются?

– Почему нельзя? Я же не сижу, как ты, без дела… В Америку выехала семья родного дяди Ковальчука. Его двоюродный брат – Николай Васильевич, можно сказать, наш коллега, шериф в эмигрантском поселении. Шериф – это….

– Да знаю я, знаю!

– Достатка среднего. Не роскошествует, но и не бедствует.

– Уже хорошо!

– Другие – Пясоцкие – люди побогаче. И всё – благодаря сыну, теперь известному учёному. Его вытащил из дерьма некто Чарторыйский.

– Ничего себе некто! Чарторыйские – великий княжеский род. Потомки Гедеминовичей… Они с давних лет благоволили развитию науки и искусства на здешних землях.

– Ага… Благоволили… Только не среди украинцев, которых всегда считали быдлом.

– А разве «Пясоцкий» украинская фамилия?

– Да шут из разберёт. Вот у нас – всё понятно. Иванов, Сидоров, Семёнов…

– Белоцерковский, Апфельбаум… – с издёвкой продлил ряд Казанцев.

– Забудь эту фамилию! – жёстко отреагировал Сергей Эдуардович и вполне миролюбиво продолжил: – Ничего, скоро мы и до Пясоцких доберёмся…

– Каким образом?

– А ты думаешь, наше руководство на этом остановится?

– Не знаю.

– Под Польшей находится ещё много русских городов. Холм, Перемышль, Ярослав… Да, кстати, откуда пошло название «Волынь»?

– Не знаю.

– Был такой летописный город. Теперь – Грудек Надбужный, вблизи Грубешова… Поляки его переименовали, чтобы мы и думать забыли о том, что Волынь – Русская земля!

26

Весна началась поздно. Долго раскачивалась, преодолевая частые наскоки стремящейся вернуть своё могущество матушки-зимы, но в конце марта наконец взяла своё. Зацвели-забуяли вишнёвые сады, налились слащавым липким соком белоснежные берёзки, размёрзлась песчаная полесская почва.

Этого-то и ждали Яблоков с Казанцевым.

Накануне отправки последнего в Кашовку между ними состоялся очередной серьёзный разговор.

– Как ни крути, без Ковальчука наша авантюра обречена на провал. Придётся ввести его в курс дела, – настаивал Павел Алексеевич.

– Я – категорически против, – отпирался поначалу Сергей Эдуардович. – Сдаст он нас… как стеклотару в приёмный пункт!

– Не сдаст. Ты сам говорил, что отец Ивана – враг народа. Разбуди в нём сыновьи чувства. Передай привет от родителей… Да, кстати, где они?

– В Америке.

– Пригрози. Скажи, что капнешь наверх о его происхождении. Ну, чего молчишь?

– Думаю…

– Думай голова, картуз куплю!

– С одной стороны, ты прав, без содействия туземцев никак не обойтись. А нам с тобой они ничего не скажут. Мы ведь оба москали, оккупанты… Другое дело – Ковальчук. Тот и мову знает, и местные обычаи. Но, с другой… Иван никогда не выказывал вслух недовольства Советской властью, напротив, всегда всячески декларировал свою к ней лояльность… Склонить на свою сторону его будет непросто.

– Те, кто открыто выражал несогласие с методами большевиков, поголовно лежат в земле… А он не идиот. Умеет делать выводы.

– Согласен…

– Давай пообещаем ему какую-то часть. Десять червонцев. Двадцать. А потом – голову с плеч!

– Нет. Не поведётся. Умнее надо быть, изворотливее… Ты представишься, скажешь, что тоже служишь в органах госбезопасности, а на Волыни выполняешь особое поручение партии и правительства, о котором не знает даже начальник управления. Только товарищ Яблоков. А я, если надо, подтвержу.

– Браво, господин майор!

– Товарищ… Когда мы были господами, майоров не было. Упразднили в 1884 году.

– Не учи учёного! – в очередной раз возмутился высокомерностью своего подельника Казанцев.

27

Ковальчук выбрался из подземелья и пошёл в направлении величественного костёла Петра и Павла, поблескивающего куполами на весеннем солнце через площадь от Луцкого замка.

По пути остановился у коллегиума иезуитов и принялся рассматривать художественную лепку, украшавшую его фасад.

– Доброе утро, Иван Иванович! – вдруг раздался сзади голос, который он сразу узнал.

– Здравия желаю, Павел Алексеевич.

– Что новенького нарыли?

– С научной точки зрения – ничего.

– А с материальной?

– Она меня совершенно не волнует.

– Да полно вам! Подземелье просто усеяно польскими монетами. Серебром, медью…

– Сказано ведь – не вызывает интереса.

– А золото?

– И золото тоже, – уже не так уверенно подтвердил Ковальчук, нутром чувствующий, что Казанцев-Семёнов начинает какую-то хитрую игру, которую ему необходимо принять. Хотя бы для видимости.

– Хотите, друг мой, я расскажу вам одну историю, случившуюся с моим приятелем? – продолжал безмятежно щебетать Павел Алексеевич.

– Валяйте.

– Во время Великой войны он служил в здешних местах. Состоял в знамённой группе, обеспечивающей сохранность полкового знамени и казны. Во время контратаки противника их пришлось эвакуировать в укромное место. Офицер до конца выполнил свой долг, но вернуть ценности своему народу не успел.

– Слишком гладко поёте. Может, имеете непосредственное отношение к тем событиям?

– Никак нет. Я по первому образованию – военный врач. И вам хорошо это известно.

– Известно-то известно… Только зачем вам понадобилось вводить меня в курс дела?

– События, о которых шла речь в моём рассказе, произошли под деревней Кашовка, из которой вы родом.