Брусничное солнце

Она не слышала его, затуманенный взгляд, шумно вздымающаяся грудь и россыпь мурашек на плоском животе. Подмахивала бедрами навстречу его руке, отпуская член, цеплялась за сбитое покрывало и подушку. До невозможного нужная. Его.

— Чего ты хочешь, Варвара? — В бархатном голосе нетерпеливые ноты, это почти больно, физически невыносимо следить за движением собственной руки, представляя, как окажется в ней.

— Тебя…

Глинка крупно вздрогнула, когда пальцы колдуна выскользнули из нее. А затем нетерпеливо потянула его на себя, заставляя опуститься между бедер. И первый толчок разодрал в клочья все мысли, испепелил собственные решения. Яков не ожидал, что из собственной глотки вырвется низкий стон. Не слышал себя, взгляд приковала закусившую губу Варвара, прогибающаяся навстречу его движению.

Двигаясь неспешно, осторожно, затем — быстрее, нетерпеливее, ощущая, как Варвара с громким стоном судорожно цепляется за его спину. Заставляя сильнее, глубже, до одержимости, задушенно рыча. Осыпая поцелуями скулы и щеки, прикрытые веки и аккуратный небольшой нос. Скользя ладонями по груди и тонким ребрам.

Понимая, что она уже близка к самому пику. Его Брусничное солнце… Варя путала пылкие слова со стонами, а Яков почти не слышал. Оглушенный наслаждением и ревущим шумом крови в ушах.

Она достигла своего пика тихо, почти неслышно, просто запнулась на очередном стоне и замерла. Судорожно сжалась мышцами вокруг него, пытаясь втянуть воздух через широко распахнутые губы, потерявший осмысленность взгляд скользил по лицу колдуна, пока ногти цеплялись за спину, оставляя на коже следы-полумесяцы через ткань рубашки. И он, шумно выдохнув, рухнул в эту пропасть следом, накрывая ее губы своими.

Моя. Лишь моя.

А где-то среди бедно обставленных комнат больницы на окраине губернии, с громким, почти девчачьим визгом вскочил на скрипящей кровати Димитрий Жербин, в вещи которого Брусилов перед прощанием вложил ведьмин мешочек. Засуетились, закричали медсестры, в коридорах раздался топот — вещи доставленного неизвестного с улицы горели зеленым пламенем.

[1] Кукольный театр, состоящий из двухъярусной сцены-ящика.

Глава 21

Это был сон. Яркий, окруженный солнечным светом и оглушающим птичьим пением. Варвара поняла это сразу, как только увидела бегущую по тополиной аллее черноволосую девчушку пяти лет. Пряди развеваются, ночная рубаха высоко задрана вверх, позволяя увидеть разбитые колени, а в фиолетовых глазах такая громада восторга, что сердце невольно замирает, тоскливо бьется о ребра.

Барыня не помнила этот день, но, вне всяких сомнений, он был — слишком ярко все, знакомо. До рези, до спертого в груди дыхания.

Ее маленькая копия воровато оглянулась, прежде чем нырнуть в заросшую часть сада — после того, как матушке привезли новые сорта роз, у садовника изрядно поубавилось времени, привередливые красавицы не желали приживаться на незнакомой земле, а Настасья грозилась спустить с крепостного шкуру, ежели спасти розовые кусты не удастся. Вот и заросли понемногу окраины у их усадьбы, подернулись белоснежной вязью вьюнков, робко приподнялся по беседкам девичий виноград.

Ей всегда нравилась эта часть сада — нянька искала там в последнюю очередь, видно полагала, что соседствование с лесом отгонит Варвару от тех мест. А оно, напротив, манило. Шагая следом за ребенком, Глинка неловко засмеялась, когда от резкого щелчка ветки та припала к земле, как гусыня вытягивая шею, чтобы разглядеть источник шума.

Заяц. Крупный, отъевшийся за богатое на зелень лето, всем хорош — и лоснящейся шерстью, и бусинками-глазами, да только одна беда — левое ухо сломано и опущено вниз, болтается. Неказисто, вызывая жалость и желание приласкать. Исход был ясен, такому необычному очарованию поддалась бы и взрослая Варвара, что уж говорить о ребенке? Серый трусишка любопытно дергал носом, внимательным, почти человеческим взглядом наблюдая за ребенком. А затем неспешно направился к окраине леса, ребенок крадучись двинулся следом.

Через первые пышные кусты папоротника и колючий малинник, пока вокруг творились чудеса. Россыпью бросались под ноги лесные ягоды, уводили другими тропами — прочь от странного проводника. Остановись и наешься до отвала. Да только барской дочке, привычной к сладостям и ягодам на столе, интереснее был зверек. И она упорно перешагивала блестящие россыпи черники, марала босые ноги земляничным соком, шагая к непролазной чаще.

Совсем скоро дневной свет приглушили пышные лапы сосен и листва вековых дубов, девочка то и дело подпрыгивала с тихим оханьем — пятки начали колоть шишки. А в груди Варвары разгорелась тревога — разве раньше она забредала так далеко? Правда ли существовало подобное воспоминание и отчего она все позабыла?

Вдали показался просвет, и тогда заяц припустил вперед что мочи, заставляя сорваться на бег и девчонку.

— Чтоб тебя леший давил с твоими картами…

— Ты сейчас чьим именем надругался, опенок грызеный?