Брусничное солнце

Пусть катится в пекло. В саму преисподнюю, в которой его освежуют заживо, выпотрошат и вывесят на адские ворота встречать других грешников… Вдох. Выдох. Она едва не теряла сознание. Сломленная, с душой искореженной. Казалось, это ее поразил выстрел, а предательски глупое тело никак не желало доходить, не давало ей положенного покоя.

Рывок. Грубые пальцы вбиваются в предплечья, и он поднимает ее силой. Встряхивает так, что невольно клацают друг о друга зубы, натужное дыхание сбивается, чтобы через мгновение стать тяжелее, надрывнее. Она вытирает тыльной стороной ладони глаза и поднимает голову.

Не раскаивается. Проклятый Брусилов дышит, словно загнанный вусмерть жеребец — гневно трепещут ноздри, резко поднимается и опускается широкая грудная клетка. В серых глазах — ледяная стужа, парализующий, разрывающий на куски, добирающийся до костей холод. И ни мига сожаления, ни зачатка вины. Пред собою Варвара видит уверенного в своей правоте и безнаказанности негодяя. Его губы изогнулись, приподнялись в угрожающей усмешке, обнажая ровные белоснежные зубы. Хватка на руках ослабла, она сделала шаг назад.

— Я предупреждал тебя, так будет с каждым из них. Кто угодно, где угодно, стоит лишь бросить на тебя взгляд, Варвара. Потому что отныне ты принадлежишь мне, иначе быть не может.

Тягучее движение, он тянет к ее лицу руку, смазывает со щеки кровавый след большим пальцем и улыбается. Безумно. Это оскал бешеного зверя, обещание вечных мук. Барыня сбрасывает его руку. Брезгливо трет то место, где только что ее касались чужие пальцы. Отчаяние грызет, гложет, и среди этой невероятной боли алым цветом расцветает иное чувство. Гнев. Такая чистая, такая рубиново-алая ярость, она разгоняет кровь, плавит вены, бурлит в глотке.

Миг, в который она почти верит, что Брусилов умрет по единому ее желанию. Стоит только захотеть по-настоящему, сильнее, еще немного.

Этот гнев съедает все, меняет, преображает искаженное мукой лицо. Она делает шаг вперед, брови Самуила удивленно приподнимаются.

Когда яд начинает литься с губ, журчать медленным потоком слов. С каждым — глубже, больнее, по самолюбию проклятого убийцы. Будь у нее чуть больше сил, возможностей — она убила бы его не думая. Сомкнула пальцы на горле с пульсирующей проступающей голубоватой артерией. Она бы вгрызлась в него зубами, рвала кусок за куском, пока он не перестанет трепыхаться, дышать. До последнего толчка сердца.

— Ты не проживешь долго, слово тебе даю. Днем или ночью, ты станешь бояться каждого шороха, каждой тени, я разрушу тебя. Стану вольной. Не бывать между нами брака, Самуил, я скорее утоплюсь в твоем пруду за домом, чем ступлю в этот поганый род ногой.

Выплевывает прямо в лицо, неосознанно приподнимаясь на носочки. Миг. На его лице ни единой эмоции, даже злость стерло. Миг. А затем белоснежная ярость ослепляет — он резким рывком выбрасывает руки вперед. Хватает за плечи так, что ноги подгибаются от вспышки острой боли. Пихает назад, к окну, она врезается поясницей в подоконник и хватается за него руками, чтобы не осесть на пол. Взлетает в воздух растрепанная коса с присохшей на кончике кровью. Кровью, пролитой его рукой. Он рвется за ней следом, на лбу вздулись крупные вены, на скулах играют желваки.

Не человек. Отродье, ниспосланное самим дьяволом в их мир.

Варвара пытается оттолкнуть, но тщетно — слишком сильный, крупный, Самуил едва пошатнулся от ее наполненного злостью рывка. Хватает за косу, марая пальцы в алый, накручивает на кулак, заставляя карабкаться на подоконник, искать опору, пока он тянет вниз, заставляет запрокинуть голову, нажимом жестких пальцев раздвигает ноги, становясь меж бедер.

Серые глаза так близко, Брусилов придвигается. Опускается к ней, давит, втягивает вокруг пространство, оставляя лишь крепкий древесный запах, перемешанный с запахом мужского пота. Его дыхание обжигает щеку, вызывает жаркую волну отвращения. Варвара шипит разъяренной кошкой, вцепившись в его руку. До крови вбивая ногти-полумесяцы в загоревшую грубую кожу. Он не чувствует — не уводит взгляда, не вздрагивает даже.

— Тебе не уйти. Ни в этой жизни, ни в следующей, слышишь? Что мне твои ведьмины уловки? — Глаза ее испуганно расширились, Самуил будто духом от этого воспрял. Засмеялся хрипло, судорожно. — Только что, на поляне вокруг мертвого твоего друга круг разгорался, думала ослеп я? Не найти тебе на меня управы, Варвара, а коль вздумаешь — поплатишься. Я научу тебя быть прилежной. Или жить в одной комнатушке на хлебе с водой станешь, человеческий язык забудешь. Супруге покорной быть полагается. Запоминай, коль вместе с материнским молоком не впитала — сейчас учись.

В смежной комнате с широкой кадкой зашуршали, зашептались перепуганные напряженные голоса. Шум переливаемой из ведер воды давно стих, служанки жались к соседствующей со спальней двери, тени их ног суетливо скользили у порога.

А они не видели. Испепеляли друг друга взглядами, шумно дышали, сбивая, смешивая воедино хриплое дыхание.