Брусничное солнце

— Ты болен. — Вышло тихо, натужно, она едва протолкала слова через сжатую гневом сухую глотку. Что есть мочи дернула его руку от своих волос. Не разжал, лишь сбежала по коже крупная алая капля, замарала рукав рубашки, оставила алый узор, набухающий на мягкой ткани. После этого разговора Самуил еще долго будет носить на кисти ее отметины. — Никак понять не можешь, на что себя и меня обрекаешь. То не любовь, Брусилов, то проклятие. Опомнись, отрекись.

Злится. Глухой глупец, встряхивает ее, как щенка, а затем тянет за собой за волосы, она падает с подоконника, лодыжка подворачивается. Едва успевает бежать за широким шагом, цепляясь руками за собственные волосы чуть выше того места, где он сжал косу. Боль заставляет переставлять ноги, не упираться. Они почти влетают в узкую комнату с кадкою воды. И тогда он разжимает руку, швыряя ее в сторону наполненной, исходящей паром бадьи.

— Приведи себя в надлежащий вид, смой… это… — Его взгляд скользит по алому пятну, расползшемуся по платью у коленей, по заляпанным кровью тонким пальцам и следам на лице. Уголки губ опускаются в брезгливой гримасе. А ей хочется плакать до невозможного. От толчка Варвара едва не перекидывается через короткий бортик, смаргивает злую слезу, вбиваясь ногтями в собственные ладони.

Утопить бы его здесь. И больше не мучиться.

— Чтоб ты сдох! — Низкий голос на грани шепота насквозь пропитан ненавистью и отвращением.

Он медленно поддается вперед, Варвара стремительно отшатывается. Верхняя губа Брусилова едва заметно приподнимается, обнажаются крупные клыки в предупреждающем оскале. Не сдержавшись, барыня нервно перекидывает волосы за спину. Готова сорваться в любой миг, броситься вон из проклятого места.

Кулаки его сжимаются так сильно, что кожа на костяшках бледнеет. Из груди вырывается глухое низкое рычание. Еще миг и метнется, разорвет на куски, свалит на пол тяжелой пощечиной. Варвара отступает за кадку, жмется лопатками к стене, мимолетным взглядом скользнув по двери — единственному пути к отступлению. Проследив за ее взглядом, Брусилов мрачно усмехается. Заставляет себя выдохнуть натужно, тяжело, а затем отступает.

— Ныне здесь твой дом, Варвара Николаевна. Сейчас же отправлю гонца с письмом к твоей матушке, венчаться со дня на день будем. — Издеваясь, он сгибает спину в глубоком уважительном поклоне. А искрящиеся злой насмешкой глаза не опускаются, он продолжает пронзать ее взглядом. — Не пожелаешь принять ванную сама, я приду и сдеру с тебя платье силой. Слово даю.

Разгибается, уверенно распрямляет широкие плечи и стремительно шагает к двери. Умей человеческое сердце гореть от злобы, от его собственного что-нибудь осталось бы?

Стоило двери прикрыться, Варвара ринулась к окну. Из этой части поместья одинокого дерева у реки совершенно не было видно. Метнулась вперед, распахивая двери в комнату, быстрее, к южным узким окнам. Сердце замерло, застыло в лавине тугой текучей боли, а затем сделало разрывающий на части толчок.

Бьется, предательски громко, она слышит его удары в ушах, ощущает сильные толчки в подушечках собственных пальцев, до синевы зажимающих подоконник. Бьется тогда, когда сердце Грия уже умолкло. Разве не желали они «долго и счастливо», чтобы с жизнью в один день проститься?

Отсюда виднелся лишь край раскидистой кроны, часть ствола, скрывающая раскинутую едва ли не у самых корней фигуру. Она отчаянно всхлипнула. А вокруг тела возлюбленного — черная земля. Нет ни единого зеленого клочка, цветка или ветки — края ровного круга подкоптились, свернулись тонкие травинки на границе с цветущим лугом. Он ширился на двадцать шагов от Саломута в разные стороны. Пятнал своим существованием землю, казался инородным, неправильным. На границе замерли, присаживаясь на корточки, секунданты, несмело касались пальцами черной грани, их рты раскрывались и закрывались, но она не могла услышать голосов.

Усталость сбивала с ног.

Сколько времени она простояла вот так, цепляясь за подоконник, как за последнюю опору?

А ведь Брусилов вернется, он свои обещания держит. Одна мысль о том, что он вновь коснется ее, вызывала горячее липкое отвращение. Варвара заставила себя переставлять ноги. Добрести до кадки, на ходу сбрасывая платье, а за ним нижнюю рубашку. Забраться в успевшую остыть воду, прикрывая глаза.

На дно бадьи, пока водная гладь не сомкнется над головой, а уши не зальет плотным слоем мягкого шума. Пока легкие не разгорятся, а судорожно сжимающие голову пальцы не занемеют, сведенные напряжением. Она кричала. Так отчаянно и громко, но вода пожирала все звуки, пуская их вверх невесомыми пузырями. Плакала. Заходилась, плотнее жмуря глаза, разрываясь на части. Может ей стоит утопиться? Прекратить это все?