Бубновый валет

Самохвалов не обманул и из уважения к совместным студенческим попойкам свою часть работы выполнил. Отыскались следы Шермана в гулаговских архивах! Помотали, надо отметить, его немало. Из Львова, где суд приговорил его к десяти годам заключения с последующей ссылкой, отправили в печально знаменитую Потьму, а оттуда — на Колыму. Отбывать ссылку направили в город Нукус.

— Где это такой? — спросил Слава.

— Каракалпакия, Узбекистан, — просветил его осведомленный Турецкий.

— Теперь в Нукус потащимся? Не расследование, а сказка странствий!

— Ты, Слав, отдохни. В Москве больше пригодишься ребятам из «Глории». А в Узбекистане я как-нибудь управлюсь сам.

— Привези оттуда побольше картин.

— Постараюсь, хотя не ручаюсь. Сам понимаешь, объективные трудности.

В глубине души Турецкий был уверен, что в Нукусе его ожидает успех. «Дерево в солнечном свете»! Резкие южные синие тени, искривленные черные деревья, саксаул на фоне песков… Не иначе, каракалпакские пейзажи послужили Шерману источником вдохновения и материалом для зарисовок. На излете жизни. Если эта жизнь закончилась, во что Турецкий переставал верить.

Оформление визы для поездки в Узбекистан много времени не отняло. Продремав практически весь путь, следователь по особо важному делу художника Бруно Шермана вдохнул среднеазиатский воздух, перемешанный с пылью и еще чем-то трудноуловимым, горьковатым и сухим, рождающим ощущение сурового бедуинского быта, сухих колючек и ночевок под шатрами. В годы, когда ссыльный сын европейской художественной культуры оказался в пределах этой печальной местности, впечатление могло быть более отрадным: Аральское море делало землю живописной, позволяло здесь расти цветам и плодам. Но море мелело, умирало. И это отражалось не только на экономике беднейшей из провинций Узбекистана, но и на внешнем виде ее городов и сел.

Но нет, как выяснилось, и столица Каракалпакии Нукус имела предмет для гордости. По утверждениям специалистов, в местном музее хранилась одна из крупнейших коллекций русского и польского авангарда. Вторая по ценности в мире: более богатым собранием обладал только Русский музей в Санкт-Петербурге. Феномен уникальной коллекции был связан с именем удивительного человека — Игоря Славского.

Бывают люди, поглощенные одной идеей, воплощающие ее в жизнь, не стремясь приобрести деньги или известность, преодолевая сопротивление окружающей среды. К числу таких энтузиастов принадлежал Игорь Валерианович Славский. Выпускник Московского художественного института, сын легендарного командарма Красной армии и знаменитой певицы, он с молодых лет «заболел» русским авангардом. В сталинские времена попытка основать отдел русского авангарда в каком-либо крупном музее Москвы или Ленинграда была обречена на провал и ставила ревнителя авангардного искусства под подозрение органов госбезопасности. Союзные республики находились под не столь пристальным вниманием всемогущих ревнителей искусства, нужного и понятного народу: здесь выпускались интересные книги, проводились радикальные выставки, позволялись маленькие, а иногда и не совсем маленькие, послабления… Сокурсники смотрели на Славского как на сумасшедшего: круглый отличник, автор весомых публикаций в специальных журналах, сразу после выпуска он уехал в Узбекистан, в какой-то задрипанный Нукус. «Погубил карьеру!» — сочувственно вздыхали они, крутя пальцем у виска, и на этом диалоги об Игоре Славском прекращались, потому что ни один из бывших выпускников Московского художественного не имел о нем свежих вестей и не знал, чем он в Нукусе занимается.

А Славский и не желал привлекать к себе внимание. Пользуясь удаленностью города от центра и начальственного надзора, Игорь Валерианович ездил по всему Советскому Союзу, собирая картины таких классиков авангардизма, как Любовь Попова, Роберт Фальк, Давид Штернберг, Александр Куприн, и свозил их в нукусский Музей искусств, который сам же и основал. Некоторые картины он скупал, другие поступали к нему даром, потому что хозяева, не представляя истинной ценности, плохо их хранили: такие приходилось реставрировать, что потребовало собственной школы высококлассных специалистов… Музей рос и мужал. Постепенно по всей стране поползли слухи, что в захолустье родилась высококлассная коллекция. Поехать в Париж советские ценители искусства не могли, а Нукус был вполне доступен.

Вот так Игорь Славский совершил два добрых дела: во-первых, сохранил для потомков произведения, которые без него погибли бы или пополнили за бесценок западные коллекции, а во-вторых, прославил Нукус. Сам же, устав от постоянных попыток примирить дело жизни с официальной идеологией, умер, едва успев полюбоваться плодами посаженного им дерева. Однако оставил учеников…

Ученицей Славского называла себя нынешняя руководительница нукусского Музея искусств, которая показывала Турецкому экспозицию и запасники. От нее он и услышал историю музея.