Буча. Синдром Корсакова

Он не встретил собак и ту — уродца без верхней челюсти. Он вернулся домой и свалился обессиленный на диван в кухне, но взял себя в руки и перебрался на лоджию.

— Тут свежо.

Звякнула каска. Он поднял ее и бережно положил, так чтобы не задевать больше. Стал стирать с бронежилета засохшее пиво, но пиво не оттиралось.

Глоток коньяка немного привел его в чувство.

— Сколько я пью — неделю, две? Меньше. Трупы, трупы, обгорелые трупы. Ведь все началось именно тогда. Твердиевич. Андрюха на работе. Он получает зарплату: ему нельзя, чтобы у порога его дома валялись трупы. Пусть бы они валялись где-нибудь в другом месте. Мест, что ли, мало в Грозном? Макогонов. Макогонов получает зарплату. Он солдат. Он обязан убивать: любой военный на войне должен убивать, иначе убьют его. Зачем он врал мне? Ведь это они убили и сожгли тех пленных. Они!! Я уверен, уверен, уверен! Премьер. Премьер — это власть. Власть выше нас. Мы, на самом деле, ничего не знаем о власти. Правозащитники. Они, сука, разведчики все английской разведки! Мы, журналисты?.. Проститутки. И у каждого есть оправдание. Я, например, глупая проститутка.

Вязенкин говорил вслух, отхлебывал коньяка из бутылки.

— Где же тогда настоящее зло? Если все при должностях, и у каждого есть оправдание. Понятно. Если зло санкционировано, то оно автоматически становится добром. Охренеть, какой я умный!

Вязенкин насторожился, словно услышал звуки, тревожные звуки в квартире: опасливо заглянул с лоджии в комнату. Никого. Вдруг кто-нибудь подслушает, вынюхает, узнает его истинное лицо — лицо сумасшедшего. Да нет же. Бред! Нужно прекратить пьянствовать, принять душ, отлежаться пару дней. И заняться физическими упражнениями на разные группы мышц.

Он прошелся по комнате, пошатываясь, заглянул на кухню.

— Бардак, — с тоской и болью произнес он. — Посуда в раковине. Мужчина на кухне к войне. Ха-ха-ха!

Зазвонил телефон.

— Дорогой.

— Дорогая.

Телефон пискнул и выключился — разрядилась батарея.

Когда наконец наступил день первый, Вязенкин не знал, что это суббота. Прошла ровно неделя с того момента, как он покинул Грозный. Прошло сколько-то дней с событий, о которых Вязенкин уже не думал и уже не помнил. И случились ли на самом деле те события? И кто был виновен в свершившихся злодеяниях? Все перепуталось. Во втором часу ночи Вязенкин, развалившись на переднем сиденье такси, вяло бормотал, что таксисты тоже люди неплохие, хотя сволочи изрядные. И была бы его воля он всех их одной очередью.

— Росчерком пера. — Вязенкину понравилась фраза. — Росчерком пера!

Таксист равнодушно покачивал головой в такт шансону из радиоприемника.

Они ехали прочь от города. Дорога кружила мимо темных деревень с одним-двумя огоньками, заброшенных коровников и бескрайних полей.

Они катились и катились.

— Где же, где же? — вдруг заволновался Вязенкин. Мрачный таксист вцепился в баранку. Их тряхнуло на выбоине. — Проскочили поворот.

— Уже дороже будет, — зло произнес таксист.

Они проскочили поворот в деревню, где жили родители Вязенкина. Они развернулись и доехали до нужного поворота. Прокатились по деревенской улице. Под синим ночным фонарем машина стала. Вязенкин вышел. Светлый двухэтажный дом. Он стукнул в калитку. Через некоторое время в окне зажегся свет, скрипнула входная дверь, и на пороге дома показался высокий сухощавый мужчина в накинутой на голые плечи куртке.

— Па, я, — подал голос Вязенкин. — Па, ты извини…

— Не гомони, соседей разбудишь.

Если бы одноногий Сашка, сын покойной тетки Натальи, тот самый голодранец из Грозного, оказался бы вдруг на кухне у печи — обычной деревенской печи, он узнал бы в пожилых мужчине и женщине, сидящих за столом напротив друг друга, тех людей, что приютили его в своем доме. Он бы узнал их наверняка. Хотя, может, и не узнал бы. Сколько времени прошло. Тикали ходики на стене. Трещали дрова в печи.

— Он уснул? — спросил отец Вязенкина.

— Да, — ответила мама Вязенкина.

— Ты всегда защищала его.

— Неправда, не всегда.

— Может, мы не так его воспитывали в детстве?

— Тогда все было по-другому. Школа. Учителя. А он был просто непохожим на других.

— Это распущенность, именно распущенность! Мужчина должен, обязан отвечать за свои поступки. Как и в случае с тем мальчиком Сашей.

— Он хочет как лучше.

— Ты защищаешь его.

— Он уже взрослый. Поговори с ним как отец. Он был на войне.

— Да, черт подери, на войне… Я как-то не могу осознать этот факт. Будто это не мой сын, будто кто другой. Я не хотел, чтобы мой сын оказался там.

— Я тоже не хочу, чтобы он так жил. Но что же нам делать?

— Ждать.

— Чего?

— Для начала, когда он проснется, чтобы поговорить с ним, — подвел черту отец Вязенкина.

— Я, наверное, не усну сегодня.

— Нужно спать.