Буча. Синдром Корсакова

«Броня у бэтера теплая. Случалось, коснешься железа рукою, отнимешь, а ладонь вся черная от пыли. Пыль эта, словно одежда — как пальтишко демисезонное. Дождь с неба прольется — голый станет бэтер, чистый до неприличия, беззащитный, будто солдат-первогодок в батальонной бане…»

И еще писал он — не отрываясь.

Макогонов, Твердиевич, Пест, Гога Мартыновский.

Откуда они знали?

Откуда они все знали, что надо делать, как жить, чтобы не сломаться? А может, он, Вязенкин, только сейчас и вступил на свой законный, верный, единственный путь. Тот путь, который ищут многие люди, и не всем случается найти. А он нашел. Он сумасшедший. Он заплатил по счету за каждый день, проведенный в психиатрической больнице на «пятом километре».

Он прочитал написанное.

Он не думал ни о содержании, ни о форме.

Это было начало. Дальше будет больно. Вязенкин ощущал боль — самое начало. Боль наступала по всем фронтам — и с тылов и с флангов. Отовсюду. Не было клочка памяти, где бы не было хоть мизерной, хоть ничтожнейшей боли. Боль станет мешать работать. Нужно перетерпеть — нужно придумать счастливую концовку. Тогда пройдет — отступит боль, тогда перегорит-перестрадается. Тогда ему легко будет вспомнить, каким копченым лещом обедал он, как мягко спалось прошлой ночью, как задорно щебетали воробьи-дураки над беседкой и коваными перильцами крыльца. Как ровно билось сердце после бани и как ему дышалось потом, как звенело его голое чистое тело на весеннем ветру.

И тогда голый очищенный он стал молиться Богу.

Вязенкин смотрел в небо и видел, как приближается вечер. Небо стало по краю фиолетовым, и мягкая ночная синь густела к востоку. Он повернулся к западу, где рыжели последние облака. И стал молиться.

— Господь, — сказал Вязенкин. Он не торопился молиться. — Господь, Христос! Дай мне силы, дай мне еще больших испытаний, но дай мне и силы. И я смогу.

И вдруг он подумал про Бучу, того самого Бучу — солдата с мутной зеленью в глазах. Он вспомнил его рассказ, как страшно умирал саперный старшина Костя Романченко. И он вспомнил фотографию, которая лежала теперь в его столе в квартире на Ботанической.

Среди других на фотографии был и погибший старшина.

Густела синь на востоке.

— Костян, ты там? Говорят, что на небе в самой верхотуре небесной живут порядочные люди.

Было тихо в мире. Трактора уползли с черных полей. На реке легкая рябь, местами крутятся водоворотики. Птица запоздалая полетела через реку к лесной чаще.

Было тихо.

Вязенкин не слышал голосов.

Но он подумал, что Костя его слышит. И еще подумалось, что вот был такой Костя Романченко, а теперь нет. И никто в мире не узнает, как он умер, как жил и кем был — что был правильным человеком и солдатом. Вместе с Костей умерли Реука, Ишеев, Светлана Пална, Ренат с Юлей и тетка Наталья. И других много. И всех он не помнил по именам, и многих не помнил также по фамилиям. А других забыл в лицо. И только стал кивать бы конфузливо, если б его спросили: а помнишь? Помню, помню, помню!

Вязенкин подумал и ощутил, что Бог дал ему силы, — но дал на дело, а не просто так, чтоб хвастаться перед остальными. Но про самое дело Бог не сказал и не намекнул. Вязенкин смотрел, смотрел в небо. Там был Бог. И Бог говорил. Но Бог был очень высоко над людьми и землей, и поэтому Вязенкин не услышал его слов, но понял каждое слово, как оно было произнесено. Он заплакал. И рассердился на себя: как будто снова случилась история с крестом и благими намерениями. Вязенкин прокашлялся и решил писать без благих намерений, а с умом.

Стемнело.

Вязенкин подумал, что скоро ему выходить на работу. Он звонил главному редактору, милая дама поинтересовалась его здоровьем.

Дни проходили один за другим.

Вязенкин писал и многое ему вспоминалось: он помнил события годовалой давности детально, и мог даже восстановить в памяти выражения лиц и интонации тех людей, что окружали его в те далекие уже дни. И смерть знакомых и близких уже не казалась ему такой ужасной, — и он стал писать о войне где-то даже с юмором. За неделю он написал двадцать страниц, за вторую неделю еще десять.

Звонила жена.

Отец говорил об ответственности и роли мужчины.

Приезжал Макар Шамаев получить расчет за кованые перила, как-то быстро все произошло, поговорить не успели.

Через два дня Вязенкин уехал из деревни, забрав с собою первые тридцать страниц «Бучи».