Будь моей сестрой

– О, из наших, – заметив татуировку на крепкой широкой кисти Сергея, грустно улыбнулся Юра. – Подмога, значит, а что раньше молчал? Где служил?

Снова пауза, гулкая, звонкая, со скрипом металла в костях, в темном чреве машины.

– Служил, – произнес Сергей.

– Ладно, – вздохнул Юра, – потом, все потом. Не время…

«Не время» – эхом отозвалось в голове. Она, Таня, говорила так же: «Не время, Сергей, не надо, не сейчас…» А ведь было совсем другое время, другая, хорошая жизнь, когда они были близки, а потом стало не время, не вовремя все стало, неуместно, неправильно. Все испортилось, лесной пожар прошел по ним, по их жизням и мечтам…

С Танькой, тогда еще Танькой, потому что было легко и молодо, он познакомился в аэроклубе, оба болели небом, ощущением полета. Женились в восемьдесят втором, через год родился Женька. Небо быстро отпустило Таньку – на земле были дела поважнее, а вот Сергей попался: после авиационного училища прошел подготовку и стал парашютистом-спасателем. В море, лесу и горах искал пропавших людей и суда. Женька смотрел на отца с обожанием: «Пап, а расскажи, как ты с вертолета на корабль спускался!» Танька с гордостью демонстрировала подругам, при этом ревновала до одури. Задыхаясь, шептала в завалах простыней: «Спаси меня, спаси меня, спаси…»

А потом все пошло наперекосяк, словно сломался какой-то жизненный стержень. Сергей всегда знал, что если вести себя честно и правильно, то и жизнь ответит по справедливости. Но что-то щелкнуло, переключилось в нем самом… насмотрелся на лихих ребят, у кого при жене еще и по три любовницы – и ничего, и все у них в порядке. Кровь молодая, горячая. Когда понял, что зашел слишком далеко, уже тонул во вранье. Потом расшиб ногу, быстро оправился, но медкомиссия, осмотр и решающий вопрос: «Останешься на службе? Можешь работать?» – и его ответ, еще одно вранье, призванное задавить все предыдущее: «Н-нет». Так он перестал быть спасателем. Устроился разнорабочим в Корсаков, в порт. Думал, что теперь все наладится, но Таню словно подменили. Ни поговорить нормально, ни пальцем тронуть. Вернется со смены, делами домашними займется, к себе не подпускает и смотрит по-новому, как на что-то сломанное. Это передавалось Женьке. Все стало хрупко и зыбко. Невидимые трещины змеились во все стороны. Что было делать, Сергей не представлял – ни тогда, ни сейчас.

Нет, это был не лесной пожар: расползалось и тлело глубоко, как на торфяниках. Когда без дыма и не понять, где горит.

Он зверел в миг удушливого бреда – от одиночества, от презрения жены и сына, от тошнотворного бессилия. Зверел и срывался. Затем безразлично каялся. Говорил что-то бессмысленное, повисающее между ними дурацкими гирляндами. Боялся смотреть на Таню.

Потом опять срывался.

В девяносто третьем Таня забрала сына и уехала.

– Я вас найду, – пробормотал Сергей, и тут вахтовка дернулась и остановилась.

Тяжелые головы повернулись к кабине. Молча, привычно ждали.

– Выходим, – протрещало переговорное устройство.

Выбрались из салона через главную и торцевую двери. На горизонте светлело, медленно и нехотя отползала ночь. Обочина грунтовой дороги бугрилась непрошеным майским снегом, желтоватым и грязным. Сергей спрыгнул на землю и обошел кабину.

«Урал» замер в начале моста. Присев на корточки в свете автомобильных фар, водитель рассматривал широкую, хищную трещину в железобетонном настиле. Внизу шумела река.

– Опять на цыпочках пойдем, – сказал Юра, подышал в сложенные лодочкой ладони. – Холодрынь…

Вспыхивали огоньки сигарет. В рассветных сумерках рыскали лучи ручных фонарей. Спасатели спускались к опорам, обследовали полотно, прикидывали, пройдут ли машины. Командир подразделения развернул по рации автокран, который шел из Южно-Сахалинска следом: ищите другой мост. Командир был высоким, седовласым, с глазами, которые никогда не заглядывали в будущее, – будущее зависело от настоящего, от того, как он и его люди справятся с заданием.

Сергей украдкой глянул на командира. Потом выбросил окурок и спустился по конусу насыпи к реке. Разлом в дорожном полотне – это плохо, того и гляди начнет шириться, расщепляя и опуская крылья моста, но это всегда следствие, а причина – раненые, обессилевшие опоры.

Берег речушки окаймлял тонкий ледяной припой. Под ригелем толпились, подняв головы и фонари, хмурые мужики. Косые трещины сходились над опорой в центре ригеля и напоминали приоткрытые рты, голодные каждый по-своему. Опора дала глубокую – кисть засунешь – трещину и заметно накренилась. Мужики качали головами.

– Некритично, – сказал один.

– В любой момент сложится, – вздохнул другой.

– Выдюжит.

– Арматура с бетоном поссорились, скоро разъедутся.

Сергей поискал взглядом сказавшего последнюю фразу, в которой услышал совсем другое, болезненное, личное, но огоньки сигарет, облачка пара и лучи электрического света уже разбредались, ползли наверх.

Он снова посмотрел на покосившуюся опору, на пучок сжатой арматуры, спрятавшийся в крошащейся бетонной тени. Если подземные толчки сделали такое с приземистым коротким мостом, то что же они сотворили с пятиэтажками?