Будь проклята страсть

Однако в ней было что-то сокровенное, трудно определимое, совершенно непонятное Ги. С поведением отца это никак не было связано. Иногда — задолго до той ужасной сцены в аллее — она становилась бледной, совершенно непохожей на себя. Говорила резко, раздражалась «от чрезмерного шума». Вечерами прикручивала фитили ламп, потому что свет казался ей слишком ярким. Несколько раз днями лежала больной в своей комнате с опущенными шторами, хотя снаружи светило солнце. Неделю спустя после этого ездила верхом на большом гнедом скакуне и возвращалась заляпанная грязью, потому что старалась не отставать от лучших охотников. Теперь в ночных ссорах громкий голос иногда принадлежал ей, звучал он пронзительно, пугающе. Ги натягивал одеяло на голову, чтобы не слышать его.

И вот однажды утром в конце этих трёх недель подали карету, месье и мадам де Мопассан уехали в ней вместе. Жозефа весь день была особенно добра, вытащила откуда-то чемодан, которого Ги никогда не видел, там оказались старый кивер фузильера и великолепные цветные открытки с полками великой армии Наполеона, маршалами, обозами, пушками и, наконец, самим императором в двух изображениях: на одном он властно указывал, куда должна быть направлена атака гвардейцев, на другом восседал на вздыбившемся белом коне.

К обеду месье и мадам де Мопассан не вернулись. Но когда уже давно стемнело, лежавший в постели Ги услышал стук колёс на подъездной аллее, потом разговор матери с кучером и Жозефой. Он подкрался к окну. Мать вернулась без отца. Вскоре она вошла в комнату к мальчику.

   — До сих пор не спишь, Ги?

   — Нет.

Она присела к нему на кровать.

   — Скоро мы переедем в новый дом.

   — Где он находится?

   — В Этрета. Тебе там понравится.

Они уже бывали в том посёлке на пляже во время каникул, ездили туда из Фекана в двуколке тётушки Ле Пуатвен. Мать взяла сына за руку.

   — Послушай. Рано или поздно ты узнаешь, и думаю, лучше всего сказать тебе сейчас. Жить с нами твой отец больше не будет. Вдаваться в причины я не хочу. Поначалу тебе это покажется странным, но со временем ты всё поймёшь. Иногда люди, женившись, совершают ошибку, потом находят, что им лучше расстаться. Мы с твоим отцом пришли к такому соглашению. Ты, Эрве и я будем жить в новом доме, а ваш отец где-нибудь в другом месте, вот и всё. Ты сможешь ему писать, он время от времени будет наведываться к нам.

   — Понимаю.

   — Ты познакомишься с мальчиками, своими будущими друзьями, которые найдут это странным. Потому я хочу, чтобы ты всё знал и не чувствовал себя неловко. В наши дни многие благовоспитанные люди, не способные больше ладить, предпочитают жить по-прежнему вместе, мучить себя и детей, чем предстать перед судом и говорить во всеуслышание о своих дрязгах.

Мальчику представилось, как судьи и публика расспрашивают о той сцене в аллее.

   — Это было бы ужасно, — сказал он.

Мать продолжала:

   — Я убедила твоего отца, что лучше всего будет сказать судье о согласии жить порознь. Так мы и поступили. Понимаешь?

   — Кажется.

Мальчику по-прежнему многое было непонятно; но с подобными вопросами он не мог обращаться даже к матери.

Она спокойно посмотрела на него.

   — Ги, я хочу, чтобы ты всё знал, чтобы не чувствовал себя ущемлённым.

   — С тобой, дорогая мама, никогда не буду.

   — Хочешь спросить что-нибудь?

   — Мы бедные?

   — Я сохранила своё приданое, твой отец согласился давать нам шесть тысяч франков в год. — Она обняла сына. — Если будем бережливыми, нам хватит.

Как преображается место, когда не наезжаешь туда на денёк, а живёшь там! Посёлок Этрета раньше почти не производил впечатления на Ги. Теперь ему казалось, что здесь лучший пляж во Франции. И новый дом их, Ле Верги, белый, с балконом, жимолостью, плющом и большим садом, стоял всего в нескольких сотнях метров от моря. Мальчик почти всё время проводил там — на скалах, на утёсах, на пляже, на лодках, в воде.

Короткий летний «сезон» в Этрета завершился. Не стало нянек, носивших жёсткие крахмальные воротники и высокие шляпки, которые приводили детишек с бантами на галечный пляж; уехали несколько буржуазных семей из Руана и немногочисленные художники, откликнувшиеся на восхищение Альфонса Карра[6] этим местом и «открывшие» его. К тому же Этрета обладал своим колоритом и привлекательностью как рыбацкий посёлок. Ги не переставали радовать новые друзья, рыбалки, запахи смолы и водорослей, вид сохнущих сетей с пробковыми поплавками, людей, возившихся в лодках. Маленький курорт с белыми и жёлтыми кабинками для купальщиков, с одетыми в синее джерси рыбаками, жующими табак и говорящими на местном диалекте, был расположен, словно театральный задник, между двумя скалами в виде арок, Порт д’Амон и Манн-Порт, высящимися по концам пляжа. И мальчик бродил и бегал весь день, свободный как ветер.