Будь проклята страсть

Мальчик поднялся, весь в приставших к костюму соринках и листиках, миновал кустарник и осторожно вышел на длинную дубовую аллею. Она вела прямо к замку Блан, большому серому дому со стройными башенками, который арендовали месье Гюстав де Мопассан[1] с супругой. От замка по парку крестом расходились аллеи. В лучах закатного солнца окна с овальным верхом блестели, словно медали. Мальчик на минуту перестал быть волком и стал считать: два первых окна слева на первом этаже — это его комната. Следующие три — маленького Эрве[2], дальше идут комнаты отца и матери. Эрве всего пять лет, ему нужно находиться поближе к родителям.

Стаи ворон кружились вокруг высоких дымовых труб и усаживались на вершины деревьев. День стоял ветреный, деревья с шелестом трепетали. Скоро стемнеет — и окончится ещё один день. До чего же быстро пролетели каникулы! Уже конец сентября, остаётся всего несколько дней до начала занятий в лицее. Лета, казалось, едва хватило, чтобы навестить двоюродных Ле Пуатвенов[3] в Фекане, хотя туда всего несколько километров. А в Париж отец всегда ездил один.

Мальчик поглядел на краснеющие в лучах заката окна — и замок превратился во вражеский штаб. От орудийного обстрела верхний этаж вспыхнул. Находившиеся внутри защитники силились погасить пламя, а он, командир императорских войск, тем временем вёл своих солдат на штурм. Мальчик снова бросился в кусты и, согнувшись пополам, пробежал двадцать метров. Тут вражеский снайпер заметил его из окна комнаты Жозефы и стал стрелять так метко, что пуля продырявила ему рукав мундира. С ловкостью бывалого солдата (он участвовал в последней кампании Наполеона[4], но всё же оставался молодым) мальчик отскочил назад за прикрытие. Жестом велел своим солдатам оставаться на месте, повёл карабином вдоль окон комнат для слуг и, дойдя до окна Жозефы, прицелился и выстрелил. Когда винтовка снайпера, постукивая по свинцовой крыше, слетела в канаву, позади раздался одобрительный возглас. И все снова бросились вперёд. Однако враг вызвал подкрепление, и отряд кирасиров с блестящими нагрудниками уже нёсся на них по аллее. Велев солдатам следовать за ним, он скрылся в кустарнике, сделал широкий обход и вышел в тыл скачущей колонне неподалёку от террасы дома.

Мальчик остановился. Воображаемый мир перестал существовать.

Мать и отец шли по аллее к дому. Для мальчика это явилось неожиданностью, и он замер, глядя на них. Мать он боготворил. Отца, разумеется, уважал, хотя понять не мог. Другие мальчики, его друзья, подтверждали, что отцов понять трудно. Родители шли бок о бок, неторопливо и находились довольно далеко от него. На голове у опиравшегося на трость отца был цилиндр, мать, по своему обыкновению, была простоволосой. Вот забавно будет их напугать! Уже наступили сумерки, ветер так усилился, что громадные дубы с шелестом раскачивались, ветви поскрипывали, сорванные жёлтые листья взлетали, кружась, словно птицы, или носились над самой землёй, будто испуганные зверьки.

В мальчике мгновенно соединились волк, командир и опытный браконьер. Прячась за деревьями, мальчик стал украдкой приближаться к родителям. Ещё десяток метров, он выскочит с рычанием, и они перепугаются, словно перед ними настоящий волк. Присев и приготовившись броситься к ним, он давился от смеха.

Приступ веселья прошёл. Сердце колотилось где-то в горле. Мать с отцом остановились в сумеречной аллее, и мальчик услышал громкий, гневный голос отца:

— В десятый раз говорю, это не твоё дело. Я не потерплю слежки за собой. Продай землю, это твоя собственность, или убирайся к чёрту.

Мать смотрела на него, руки её безвольно висели вдоль тела.

   — Я уже сказала, что не продам. Мне больше нечего оставить детям. Твой долг...

   — Да перестань ты твердить о том, что считаешь моим долгом! Господи!

   — Мы уже три семестра не платим за учёбу Ги. Как мне отправлять ребёнка в лицей?

   — Я уже сказал. Больше от меня ты ничего не получишь.

   — Гюстав, — сказать мать, — я больше не могу влезать в долги, чтобы содержать дом и платить слугам.

   — Тогда почему ты ездишь по всей стране, арендуешь замки? Чтобы рожать детей там? Сперва Миромениль, теперь этот!

   — Для себя я ничего не прошу; но прежде нужно думать о сыновьях, а потом уже об этих... этих девках и горничных, с которыми ты проматываешь деньги.

   — Это уже слишком, чёрт побери! — вскричал отец, дрожа от бешенства. Он повернулся, схватил мать за горло и стал хлестать по лицу изо всей силы. Волосы матери растрепались, она отклонялась, пыталась защититься, но безуспешно. С отцовской головы свалилась шляпа, но он, словно обезумев, с бранью всё бил, бил мать. Она упала, сжалась, закрыла лицо руками; отец перевернул её на спину, бросил трость, отвёл её руки от лица и снова принялся наносить удары.

Оцепеневший от ужаса мальчик смотрел из-за деревьев. Казалось, наступил конец света. Пошатнулись все незыблемые основы бытия. Тьма в аллее была наполнена злом; он был беззащитен. Жизнь предстала перед ним в новом, ужасном обличье.