Будь проклята страсть

   — Когда вернусь, я сообщу тебе.

В конце недели Ги стоял на палубе парохода «Абдэль-Кадер», выходившего из марсельской гавани. Франсуа укладывал внизу багаж. В Алжире они сняли двухкомнатный номер на улице Лендрю-Лоррен и провели довольно беспокойный месяц. Ги,ездил на экскурсии, к которым заставил себя проявить интерес, обедал с колонистами и армейскими офицерами. Потом они поехали в Тунис.

Ги написал Мари пылкое послание, в котором изливал свои чувства; она ответила уклончивым письмом, пришло оно с запозданием на десять дней. На конверте стоял штемпель Канна. Ги представил себе её в том же окружении, в каком видел раньше. На другой день он поехал с Франсуа в Карфаген, вспоминая Флобера в тот далёкий день в Круассе, когда он с восторгом сказал ему о французском таможеннике, который нашёл «Саламбо» «созданием бесстыдного, растленного, извращённого разума». В ясном воздухе звучало это громкое «П-п-п-п-п-потрясающе!». Однако в Карфагене между редкими камнями росла трава, ничего не осталось от большого дворца Саламбо, платанов и розовых полей.

Погода стояла мягкая, тёплая. Ги поехал на юг, к побережью синего моря, и под солнцем, напоминавшим весеннее, почувствовал себя бодро. Время от времени случались приступы головной боли; холодный душ превратился в необходимость, а в Тунисе, когда Франсуа сообщил о своём открытии туземной бани, поспешил туда и прошёл курс лечения, закончился он массажем, который делал здоровенный негр. Он вертел его, будто невесомого, и под конец сеанса вскочил на стол, схватил Ги за ноги и с огромной силой провёл пяткой по всему позвоночнику!

Ги собирался уехать 1 января 1888 года. Он хотел пробыть за пределами Франции ровно три месяца, дать Мари тот срок, который она просила. Но заставил себя задержаться ещё на неделю до шестого января. Из порта он отправил ей телеграмму: «Приезжаю в среду. Тысяча нежностей. Ги». Их пароход, «Моиз», по пути попал в шторм, однако пришёл в Марсель через тридцать шесть часов.

Парижский экспресс, казалось, еле-еле полз. Во взятый от Лионского вокзала фиакр оказалась запряжена лошадь со сломанным коленом. Ги виделись тёмные глаза Мари, чудился запах её духов. В доме на улице Моншанен его ждала телеграмма. Мари поздравила его с возвращением! Вскрывая телеграмму, он едва не кричал от радости. Телеграмма оказалась из Канна. Она гласила: «Эрве сошёл с ума. Приезжай немедленно. Мама». Ги стоял, держа телеграмму в руке, голубой листок слегка подрагивал.

Ги сел в ночной поезд и долго сидел, глядя на жёлтый квадрат света из вагонного окна, бежавший по берегам реки, краям полей, заборам и выхватывавший из темноты неожиданных ночных чудовищ, Сидел он прямо, неподвижно. Иногда поезд останавливался невесть где, и пассажиры молча ждали, когда он тронется. Потом вновь начинали скрежетать колеса. Станции оглашались чьими-то голосами, заполнялись звуком шагов, на фоне стен проплывали чьи-то головы.

Ги устал, но спать не мог. Волевым усилием он унял приступ головной боли. В тусклом свете веки его жгло. Поезд проезжал полосу дождя, капли стучали по стёклам и скатывались вниз. На рассвете Ги слегка изменил позу. Взошло солнце и осветило холмистую красноватую землю Прованса. Вдалеке синело море.

Вилла, которую мадам де Мопассан снимала на зиму в Канне, стояла далеко от дороги, в тишине и тени деревьев. Улица была пустынна. Ги расплатился с кучером взятого на станции экипажа и вошёл в дом. От кафельных полов тянуло прохладой. Когда слуга взял его чемодан, из гостиной вышла мать.

   — Ги. — Он быстро подошёл к ней и поцеловал её. — Получил мою телеграмму?

   — Да. Вчера вечером.

Мать испытующе глядела на него. Держалась она спокойно, голос её звучал твёрдо, но за этим самообладанием чувствовались напряжённость и страх. Выглядела она слегка неряшливо, словно спала не раздеваясь.

   — Пойдём сюда. — Они вошли в гостиную, и мадам де Мопассан закрыла дверь. Ги с досадой увидел, что комната неуютна, плохо обставлена. — Я не знала, когда ты вернёшься. Хорошо, сынок, что ты приехал быстро.

   — Мама...

   — У Эрве санитар. Он спокоен, ведёт себя тихо. Врач скоро придёт опять.

Напряжение её выдавало лёгкое подрагивание рук.

   — Что произошло?

   — Он хотел задушить Марию-Терезу.

   — Господи! Она...

   — Да, с нею всё в порядке. Они разговаривали о ребёнке. Была суббота; он внезапно пришёл в исступление и схватил её. К счастью, поблизости оказались двое работников. Они увели Эрве, и как только сказали мне об этом, я велела привести его сюда. При враче он сразу успокоился. — Сдержанность её ослабла, голос стал настойчивым, дрожащим, высоким. — Когда увидишь его взгляд, то поймёшь... поймёшь...

Она умолкла.

   — Эрве сошёл с ума?

   — Это солнечный удар... солнечный удар, Ги. — Она говорила быстро, с какой-то настойчивостью, словно перед ней стоял чужой, от которого нужно скрывать правду. На миг выражение лица матери, тон её голоса напомнили Ги странные сцены в детстве, когда у неё вдруг портилось настроение, она запиралась в тёмной комнате. — Врач нашёл у него воспаление мозговой оболочки. Спроси его. Спроси!