Будь у меня твое лицо

На первых порах тетя и дядя навещали меня раз в несколько недель. Кенхи однажды пришла с ними, но только осматривалась и молчала. Потом она была слишком занята, чтобы прийти еще хотя бы раз. Тетя приносила огромные контейнеры с едой, иногда даже мороженое. Порой они возили меня куда-нибудь на машине – чаще всего в магазин канцтоваров, где мне разрешалось выбрать все, что захочу. Обычно я просила флуоресцентные гелевые ручки японского производства – они стоили больше двух тысяч вон каждая, зато их кончики не ломались. Я знала, что дяде и тете не по себе, поэтому старалась показывать им только лучшие места «Лоринг-центра». Классная комната для малышей была светлой и опрятной, и дети, если не плакали, выглядели милыми. У нас даже имелась небольшая библиотека англоязычных книг, которую мисс Лоринг собрала сама. Кроме детей и младенцев в «Лоринг-центре» жили только девочки. Мальчиков постарше отправляли в другие приюты, а старшим воспитанницам – нас было четверо примерно одного возраста – выделили большую комнату, где у каждой были свой уголок, кровать, стол и один телевизор на всех, за который мы всегда сражались. Мисс Лоринг, узнав о моей страсти к рисованию, решила выделить место для творчества. В зале собраний на полках появились железные ведерки с цветными карандашами, краски и большие листы переработанной бумаги. Когда пришло время поступать в среднюю школу, другие девочки пошли в местную – общественную, а меня мисс Лоринг пристроила в маленькую школу экспериментальных искусств.

– Ты скучала по дому? – спросила Руби. – Когда я впервые приехала в школу-интернат, несколько недель мне кусок в горло не лез.

– Это потому, что тебе еда там не нравилась, – отозвался Минву, откусывая от аппетитного куриного крылышка. – Помню, как твоему водителю приходилось раз в несколько дней привозить тебе из Бостона блюда японской кухни.

– Даже они там были невкусными. – Руби закатила глаза. – Ненавижу азиатскую кухню в Бостоне. Но не суть.

Думаю, я не сильно скучала: не по чему было скучать. В последние несколько месяцев моей «домашней» жизни тетя днями и ночами переживала, что в ресторан никто не приходит. Волосы закрывали ее лицо; нарезая овощи, она все плакала и плакала над разделочной доской, и слезы солили морковь и кабачки. Кенхи, стараясь пореже бывать дома, прожигала вечера над науками в арендованной учебной комнате. И дядя тоже часто пропадал, ссылаясь на какие-то дела. В воздухе витало напряжение. И до недавнего времени я не понимала, что плаксивость тети могла быть вызвана ее положением.

Осенью, через пять месяцев после моего «переезда» в «Лоринг-центр», тетя родила мальчика, которого назвали Хван. Я не знала о ее беременности, пока однажды она не появилась в «Лоринг-центре» в рубашке, плотно обтягивавшей большой живот. Своего двоюродного брата я не видела, потому что после родов тетя больше ни разу ко мне не пришла, и дядя тоже. Но к тому времени центр уже стал для меня домом, а девочки-соседки – сестрами: я их прикрывала, плакалась им и обменивалась с ними одеждой.

В «Лоринг-центре» мое сердце не обливалось кровью так, как когда я видела отчаивающихся тетю и дядю или замечала раздражение Кенхи: порой я просила ее помочь с домашней работой, но объяснений просто не понимала. Как бы мы с девочками ни ссорились в центре, в школе мы оставались нерушимым целым. Мы вставали друг за друга стеной при любом намеке на презрение или жалость «домашних» детей. Мы вели себя нагло и не сомневались в нашем единстве; учителя нас не трогали, понимая, что последствия непредсказуемы. Однажды Суджин ударила одноклассницу за слова «Твоя мать нищая». Тогда мисс Лоринг, специально надев норковую шубу до пола и великолепную шляпку, пришла в школу. Мистер Киль даже вспотел, пытаясь говорить с ней по-английски (а ведь он преподавал английский!), и еще несколько дней после этой сцены нас разрывало от смеха.

А вот после каждого визита тети и дяди, когда я провожала их взглядом до автобусной остановки, на меня накатывала боль. Живот тети с каждым приездом становился все больше, и шла она вперевалку.

Знаю: она опасалась не совсем здоровых детей, живущих в центре. В отдельном здании жили несколько мальчиков моего возраста. Двое из них вели себя нормально, но третий в плохом настроении мог на кого-то накинуться, а четвертый был не в состоянии долго концентрироваться на одной вещи. Мы, невежественные и жестокие девочки, не общались с ними – но знали их семьи, и под какими деревьями этим мальчишкам нравилось сидеть, и в какое время они приходили. Потому мы могли избегать встреч. Мои родные не говорили ни слова, встречая инвалидов и их сиделок, но тетя инстинктивно клала руку на свой круглый живот.

Когда тетя в последний раз навещала меня, ей постоянно приходилось делать глубокие вдохи. Она сказала, что чувствует ребенка и при каждом шаге он бьет ее головой по тазовым костям.