Будь у меня твое лицо

«Знаю, возможно, у меня не будет возможности сказать тебе это лично – ты просто не хочешь говорить со мной. Знаю, я совершила огромную ошибку, пойдя в ресторан и даже не предупредив. Теперь я понимаю это.

Я скучала по тебе. И хотела посмотреть, с кем ты разделишь свою жизнь. Мне было интересно увидеть и твою семью. Мной просто владело любопытство. Клянусь, у меня не было коварных замыслов.

Знаю, тебе будет сложно поверить, но это правда. Я хотела посмотреть, как ты ужинаешь с невестой. Я не собиралась заговаривать с тобой. Я просто не могла найти другого места, чтобы быть ближе к тебе. И сцену я не закатила, так ведь? Если бы хотела, то устроила бы.

Ты так хорошо ко мне относился, что новость о твоей свадьбе уколола меня. И ты даже не сказал мне прямо, не посчитал нужным. Возможно, мне стоило вести себя так, будто ничего и не случилось. Но у меня тоже есть чувства. Ты должен понимать это.

На меня в рум-салоне все злятся и из-за случившегося собираются причислить такой долг, что хоть вешайся. Я понимала, какими будут последствия, но, несмотря на это, пришла посмотреть на вас. Так я была в тебя влюблена. Ты знаешь об этом, верно?

Я просто хочу извиниться. Знаю: больше никогда тебя не увижу. Надеюсь, ты сможешь меня простить».

Головная боль – словно возмездие; она разливается по всему телу. Когда я нажимаю «отправить», меня трясет. Я с силой разминаю виски, но это не помогает. Прохожие с беспокойством оборачиваются – я извиваюсь на стуле, как змея.

Наконец, я встаю и иду искать аптеку, хотя знаю: даже пяти-шести болеутоляющих окажется недостаточно, а доктор посоветовал мне не принимать больше трех за раз. «Такая доза лекарства нужна тем, кто только что родил ребенка», – предупредил он. Так и хотелось спросить: а что насчет тех, кому никогда не суждено родить?

Я нахожу аптеку и, споткнувшись, прошу самое сильное обезболивающее. Лезу в карман пиджака за деньгами и, чувствуя вибрацию телефона, достаю его. Сообщение от Брюса.

«Все в порядке, – пишет он. – А теперь отъебись».

Чуть не плача от облегчения, отдаю наличные и выхожу из аптеки, не дождавшись сдачи. За закрывающейся дверью раздается оклик фармацевта: «С вами все в порядке, мисс?» Его мягкий голос похож на шум дождя. Я поднимаю руку и киваю, доставая из упаковки таблетки.

Со мной все нормально. Я пережила еще один день. И мне нужно лишь одно: чтобы эти гребаные лекарства заработали.

Михо

В любви я не такая дура, как думает Кьюри. В последнее время она часто смотрит на меня то с жалостью, то с презрением, и я знаю: она уже видит мое сердце разбитым. А еще она считает, что виновата буду прежде всего я сама – так безрассудно потратила лучшие годы жизни, когда нужно было соблазнять мужчин.

Конечно, разбираться в мужчинах – ее работа. Но она стрижет под одну гребенку всех, включая Ханбина: уверена, что скоро он бросит меня. По ее мнению, девушкам стоит брать пример с венериных мухоловок – открываться, только если добыче точно не ускользнуть. Разумеется, Кьюри не может думать иначе: в ее жизни нет любви. Когда я спрашиваю, хочет ли она замуж, она лишь фыркает: «Не суждено», хлопая напоминающими мех норки ресничками и заявляя, что поднимать эту тему грубо. В то же время Кьюри единственная из нас плачет, когда кто-нибудь из киноперсонажей бросает другого по мученическим причинам. Даже впечатлительная Суджин, которая буквально живет напротив телевизора, так не делает.

А еще у Кьюри мания преследования. Мне так кажется, хотя я держу это в тайне. Она считает себя жертвой – мужчин, индустрии рум-салонов, корейского общества, государства. Кьюри никогда не ставит под сомнение собственное мнение и не видит, как сама же создает эти ситуации и тонет в них. Но это уже другая история.