Будь у меня твое лицо

Он вдвойне за меня рад. В прошлом году он несколько раз предлагал представить меня галеристам, с которыми знаком через мать, а я постоянно отказывалась. Знаю: эти предложения дорогого стоят, ведь, если я соглашусь, его семье тоже придется оказать тем людям услугу, и его мать придет как минимум в ярость. Я пытаюсь всего добиться сама: это единственный путь быть с ним. Он может скупить все работы студентов в моем департаменте, заплатив вдвое меньше того, что потратил на покупку машины в прошлом году. И, конечно, не стоит даже говорить о его возможности скупить все мои работы на грядущей майской выставке, которая пройдет в галерее университета.

Ханбин умело жарит кусочки угря на гриле и все подкладывает их на мою тарелку. Я до сих пор не смогла признаться ему, что не люблю угря, – он и без того считает меня слишком привередливой. Хве, например. В детстве мы никогда не ели хве. Всякий раз, когда Ханбин ведет меня в дорогой ресторан, где официант приносит нам роскошную тарелку с тонкими кусочками сырой белой рыбы с морским огурцом или с морским ежом, его глаза светятся, а мне бы только не выдать подкатывающую тошноту. «Повар специально отложил для нас лучшую рыбу! Я позвонил в ресторан на прошлой неделе и предупредил, что мы придем сегодня, – говорит он, накладывая мне гору прозрачных ломтиков. – Представь себе, он уже приготовил для нас сет с сашими из иглобрюха, который подаст лично!»

Думаю, Руби подозревала это. Сама того не осознавая, она сделала нечто прекрасное – перестала уговаривать меня есть сырую морскую рыбу. И фуа-гра. И ягнятину. И крольчатину. И любую другую еду, которую я не пробовала в детстве. Как ни странно, с годами мое отвращение к этим изысканным блюдам лишь усиливается. Я хоть каждый день могу питаться раменом, токпокки[32] или сундэ[33]. А лучше вообще ничего не есть. Я счастлива без еды.

Обычно Ханбин сердится, если я говорю ему, что уже сыта, но сегодня ему все равно. Он то ли возбужден, то ли обеспокоен чем-то. Я интересуюсь, что случилось, но он качает головой.

– Ничего, просто сумасшедший рабочий день. Не хочу об этом говорить. Слишком депрессивно.

Ханбин работает портье в семейном отеле. В последнее время у владельцев гостиничного бизнеса появился тренд – отправлять своих наследников работать на самое дно принадлежащих им империй. Летом, после окончания Колумбийского университета, Ханбин начал работать парковщиком, несколько месяцев спустя перешел на кухню мыть посуду. Его мама якобы в ужасе оттого, что отец сделал сына чернорабочим. Но, по словам самого Ханбина, на самом деле она довольна, для нее это новый повод для хвастовства – она рассказывает людям об отеле, о своем сыне и дальновидном супруге, который придумал такой изнурительный способ подготовки к должности генерального директора.

Кто-то может подумать, будто руководство не посмеет командовать Ханбином, но последние скандалы, связанные с чеболями, изменили мнение людей. До сих пор есть те, кто пресмыкается и подхалимничает, но многие уже до отвращения бдительны. Они так и ждут, когда семьи владельцев совершат какую-нибудь ошибку и дадут повод накинуться на них, донести в полицию или продать скандал прессе. «Профсоюзы!» – ни с того ни с сего время от времени любит восклицать Ханбин.

– По крайней мере, тебе не нужно подбирать использованные презервативы и, стоя на коленках, чистить грязные унитазы, – однажды сказала я, когда он жаловался на ужасный денек.

Я размышляла в тот момент над историями, рассказанными Суджин: только-только переехав в Сеул, она несколько месяцев работала горничной в одном из «любовных» мотелей. Комнаты тут снимали на час, поток был огромным, и за первые две недели работы Суджин скинула шесть килограммов – у нее не было ни времени, ни аппетита после уборки презервативов и оттирания всевозможных пятен. Она от всей души рекомендовала нам эту работу как отличную диету.

В ответ Ханбин лишь молча посмотрел на меня. Я знала: он в шоке. Я быстро добавила, что почерпнула все из статьи: якобы какой-то журналист устроился в мотель под видом уборщика. Ханбин расслабился, засмеялся и сказал, что у родителей все-таки другой отель. По крайней мере, он верил в это.

Руби обожала отели. У нее был свой человек, который сообщал ей все новости: где подают новый сорт послеобеденного чая, где на работу взяли нового шеф-повара или обновили спектр спа-услуг. Она тут же брала меня, и мы вместе спешили все это опробовать.

Однажды она пригласила меня в президентский люкс, где загромоздила рабочий стол своими бумагами, заказала к чаю трехэтажный поднос мини-пирожных и конфет и, уплетая их, принялась набирать текст на своем ноутбуке.

– Что происходит? – спросила я, едва зайдя к ней. От размера номера захватывало дух. Казалось, вся мебель здесь из мрамора. А чтобы найти подругу, мне пришлось пройти целых два фойе.

– Ну, всякие древности, – сказала Руби, поднимая глаза на хрустальную люстру. – Примерно с сороковых годов. Я сказала, что отель лучше закрыть на ремонт. Как минимум на несколько лет.