Будь у меня твое лицо

Она отталкивает меня и начинает переодеваться, потупив взгляд. Затем Кьюри садится за столик и, пару раз нажав на помпу баночки, начинает снимать косметику ферментированным маслом для лица. В этой картине что-то есть: она в кружевной пижаме сидит напротив овального зеркала и, злая, медленно избавляется от цветного макияжа. Восхитительно. Я борюсь с непреодолимым желанием сбегать за камерой и запечатлеть этот момент, чтобы потом работать с ним.

– Ты уверена, что хочешь знать? – спрашивает Кьюри, оборачиваясь и выводя меня из транса. Не осталось и следа ни от подводки для глаз, ни от румян, ни от помады. Кожа блестит от масла.

Долгое время мы молча смотрим друг на друга. Она может скрывать только одну вещь. Правда висит на волоске прямо передо мной. И, возможно, я уже ее знаю, но все же шепчу:

– Просто скажи мне.

Кьюри наклоняет голову сначала в одну, затем в другую сторону и размыкает губы.

– Он спит как минимум с одной девушкой кроме тебя. Мне очень жаль. Очень. – Она не может смотреть мне в глаза. – Я имею в виду, разве это не облегчение в некотором роде? Тебе не придется ждать, пока он порвет с тобой. Ты можешь просто отбросить иллюзии о вашей свадьбе и повесить на него ярлык типичного мудака – и все. А ведь это – годы твоей жизни, которые ты не можешь пустить на ветер.

Она так спешит, что запинается. Будто евангелист разговаривает с грешником, находящимся на грани покаяния.

– Ох, – выдыхаю я. У меня чуть не срывается с языка «Откуда ты знаешь?», «Кто она?» или глупое «Не может быть». Но на ее лице написано, что она говорит правду.

Мне нужно за что-то ухватиться – чувствую, что вот-вот упаду. Я разворачиваюсь и, шатаясь, словно старушка, бреду в свою комнату. Кажется, будто я парю сама над собой – вижу, как приближаюсь к своим картинам. В своих мучениях я даже не в состоянии этого понять.

Я не хочу знать. Я не хочу знать.

– Михо, – зовет Кьюри. Она стоит прямо за мной, ее голос сейчас мягок и полон сострадания. Она сожалеет о сказанном.

Я машу ей рукой, не оглядываясь, – прошу ее уйти.

В комнате я поднимаю свой набросок и вдруг с острой болью осознаю, что сейчас мне невыносимо смотреть на него. Жаль, ведь я его уже полюбила. Это не значит, что в будущем я не вернусь к нему, – наоборот, я смогу накинуться на него с еще большей страстью и злостью, и, скорее всего, работа получится лучше. Но сейчас я чувствую себя сомнамбулой, бреду в ванную комнату и включаю душ. Мелькает мысль, что у меня теперь появится масса времени. Слава богу, я смогу работать.

Я снимаю одежду и украшения – золотую цепочку с палитрой, подаренную, конечно же, Ханбином, и кольцо вечности[36] с крошечными черными бриллиантами.

Стекло и зеркало вскоре запотевают. Закрыв глаза, я терплю обжигающий жар воды, хлещущей по телу.

Что делать? Этот вопрос грызет меня. Я думала, что защитила свое сердце, и знала, что однажды это случится. Но, несмотря на все мои старания, оказалась не готова.

Жаль, я жива. Будь я мертвой, не чувствовала бы такой боли.

Помню, тетя рассказывала нам с Кенхи, что наша бабушка умерла от злости. Она задохнулась от хана[37] – сдерживаемой ярости, копившейся поколениями до нее. На ее глазах умерли ее родители; сама она прислуживала свекрови и состарилась задолго до своего срока. Она родила сына – моего отца, но тот оказался слабым дураком и сбился с пути из-за хитрой невестки – моей матери.

Тетя говорила нам, что мы унаследовали гнев бабушки: он просто не мог исчезнуть с ее кончиной. Что мы должны быть осторожны, уметь владеть собой и избегать ситуаций, которые могут привести к ссорам.

«Вы не знаете, на что способны», – со вздохом сказала тетя. Испуганные, мы просто кивнули, а она призналась, что сама сожалеет о некоторых поступках. И не хочет, чтобы мы чувствовали то же самое.

* * *

На идею извлечь карту памяти из видеорегистратора Ханбина меня наталкивает последняя дорама, которую смотрит Кьюри. Она отказывается рассказывать, как узнала об изменах, а мне нечего сказать ей. Поэтому в последние дни телевизор не умолкает, и мы живем как чужие.

Я сажусь за наш крошечный столик с раменом, который только приготовила, и смотрю на экран. В дораме чеболь влюблен в девушку, которая, как все считают, является его сестрой. Отец, догадывающийся о запретной связи, забирается ночью в машину сына и достает карту памяти из видеорегистратора. Пересматривая снятые видео, он убеждается в догадках. Сцена с картой памяти захватывает меня, и я поворачиваюсь к Кьюри, чтобы узнать, не пришла ли ей в голову та же мысль. Но Кьюри меня не замечает. Она сидит на полу, спина и шея напряжены, словно струна. По-видимому, у нее была очередная процедура костной терапии, к которой она пристрастилась. Там тебя два часа массируют до усрачки. Однажды по ее совету я тоже записалась и заказала массаж лица. Мне начали давить на челюсть так сильно, что я с криком попросила остановить процедуру. Когда же я обратилась к администрации с просьбой вернуть деньги, они отказались, поэтому я подарила оставшиеся сеансы Кьюри. На это они согласились.