Будапештская весна

— Главное, ты уже дома и здоров, — подвел итог Турновский, умевший во всем видеть приятное и не выносивший ссор. — Узнал что-нибудь новенькое, сынок?

— Неплохие вести… — ответил Гажо, доставая из кармана свежий номер газеты «Виррадат», который он взял у кого-то еще в казарме Марии-Терезии. — Вчера в Риме папа Пий Двенадцатый после рождественской проповеди ниспослал всем свое апостольское благословение….

— Так… — кивнул Турновский, украдкой взглянув на жену. Родом он был из обнищавшей словацкой семьи, в университете учился на жалкую стипендию и жил в общежитии Святого Имре. Однако после неожиданной женитьбы его изгнали из всех церковных организаций, так как его тесть Ене Гольдман, решительный, волевой человек, не позволил дочери менять веру. Турновского, впрочем, это мало тревожило. — А больше ничего?

— Других новостей нет, — невинно ответил Гажо. — Зато вот принес немного сигар…

— Браво!

Но инженера ему провести не удалось. Турновский буквально за несколько минут высушил у печки сигары и немного погодя уже удовлетворенно попыхивал одной из них.

Уже через пару дней между пятью жильцами квартиры установилось строгое разделение труда. Доставка, рубка дров и все, что требовало более или менее значительных физических усилий, было возложено на парней, но Золтан приносил меньше дров, чем более крепкий Гажо. Он был не так вынослив, и Гажо гораздо быстрее колол дрова на кухонном пороге или в подвале, вполголоса разговаривая с поленьями, словно они были живыми. Вскоре выяснилось, что никто, кроме него, не может насадить щетку на новую палку или разжечь плохо растапливающуюся печь. Гажо починил водопроводный кран, застрявшие в раме окна жалюзи, прикрутил болтавшуюся дверную ручку. Турновские были рады, что все это вместо них делает другой, но по сноровке Гажо, по виду его рук прекрасно понимали, что это человек иной породы. Турновский по-прежнему был с ним на «ты», жена его тоже оставалась любезной и предупредительной, но в их обращении с ним появился новый оттенок: доброжелательность превращалась в снисходительность, простота становилась искусственной.

Однажды женщина чуть было не назвала его «любезный». Гажо и самого все это сильно смущало. Звать инженера дядюшкой Тото, как это делал Золтан, ему не хотелось, и он старался обойтись без обращения.

Хлопоты по уборке их комнаты взял на себя Золтан, женщины хозяйничали на кухне, но Гажо и здесь помогал им чистить картофель. Сидеть без дела он не умел.

Турновский, по его собственному шутливому выражению, «осуществлял общее техническое руководство», то есть распределял обязанности между обитателями квартиры и на основе письменно зафиксированной «калорийной сметы» отвешивал по вечерам продукты на следующий день, советовал, что готовить, как топить, сам сушил на печке сырые дрова. Он тоже целыми днями с чем-нибудь возился, но за тяжелую работу не брался: чинил карманные часы, зажигалки, набивал сигареты, вскрывал своими инструментами замки дверей, шкафов и рылся в оставленной в квартире одежде, посуде, бумагах Кохов. Он, правда, настаивал на том, чтобы и он участвовал в заготовке дров хотя бы потому, что это полезно для здоровья, но, когда нужно было колоть дрова, у него неожиданно заболевали то почки, то железы, то расстраивались нервы из-за гула артиллерийской канонады и начинала страшно болеть голова.

Тогда Турновский придумал хитрое устройство для экономии рабочей силы. Это был закрепленный на лестничных перилах блок для подъема со двора на этаж тяжелых мешков с дровами. Инженер возился с ним довольно долго, что-то сверлил и свинчивал в передней, а потом потратил целое утро на монтаж своего приспособления, гордо отказавшись даже от помощи Гажо.

— Что ни говори, а точная работа мне по душе, — твердил он. — Каждый должен заниматься своим делом. Ребята будут накладывать, я — тащить и крутить, а Киса — следить, чтобы веревка не соскочила со шкива и чтобы никто в ней не запутался…

Слово «Киса» было их обычным обращением друг к другу. В разговорах между собой Турновские сообща любили изображать двух кошечек. В хорошем настроении они шутливо мурлыкали, а если инженера постигала неудача, он с досады жалобно мяукал.

При первой же пробе мешок оборвался и ударился о мостовую с таким оглушительным грохотом, что жильцы в ужасе разбежались, решив, что в дом попала бомба. Турновский скрутил тогда трос тройной толщины, но, пока он с ним возился, шкив заржавел и не прокручивался, а зубцы шестеренки погнулись. Инженер божился, что он все исправит, но постепенно все об этом забыли, а парни продолжали таскать дрова на спине.