Будда

— Ом!.. — сказали брамины. — Велика твоя сила, о Агни, дарующий свет и радость жизни!

А потом связали одежды жениха и невесты, раздали дары нищим. Это сделалось сигналом для жителей Капилавасту. В священных храмах запели гимны в честь торжества жизни, которая неизменна в своем совершенстве: она отыскивает все новые и новые формы. Были принесены обильные жертвы Богам. Поднялся со своего места могучий Дандарани и, подойдя к трону, где сидели жених и невеста, сказал сильным голосом, чуть склонив крупную седую голову:

— Отныне Ясодхара твоя, о, царевич. Жизнь ее принадлежит тебе, и мысли, и чувства. Будь добр к ней и снисходителен.

12

Сидхартха понимал себя как часть сущего. Вначале это было независимо от него, не подчиняемо чему-то, хотя бы сознанию. Невольно возникшее, такое понимание жило в нем, понемногу меняясь, приобретая все большую зависимость уже не только от собственных чувств, а и от мира, что окружал его и казался вполне осязаемой реальностью. Потом и тут стало что-то сдвигаться, появилось ощущение какой-то знаковости, ну, точно бы расставили вокруг метины и при необходимости обращались к ним, причем не только люди, а и звери, и птицы. В этом обращении они находили упрочение своей сути, которая тоже есть знак. Они разнились друг от друга, и это несомненно, как несомненно и то, что они имели одни корни, присущую всем одинаковость. Бывало, Сидхартха улавливал в себе иную жизнь, не ту, которой жил. Она, доселе незнакомая, неожиданно делалась понятной, а зачастую и близкой. Надо сказать, это относилось не только к людям, порою совершенно незнакомым, а и к зверям и птицам. Чаще к птицам, что совершают долгие перелеты и подвергаются жестокой опасности, подстерегающей их в пути на Север. Он любил птиц и проникал в самую их сущность, мог почувствовать себя белым лебедем. Тогда все в груди замирало, а бывшее в окружении и встречаемое постоянно отодвигалось, утрачивало привычный смысл и виделось совсем не тем, чем являлось в прежней его, не птичьей, жизни. Он был птицей, а земля отдалялась и казалась маленькой и почему-то розовой. Он силился дознаться, откуда эта розовость, но птичьим разумом не мог постичь очевидного. Странно, он догадывался про эту очевидность, совсем не сложную в разрешении для человеческого ума. Но в том-то и дело, что для человеческого… Впрочем, тут не было ничего, что обеспокоило бы его, воспарившего над землей. А что там и зачем там?.. Не все ли равно?

Он рассекал острой белой грудью густой и теплый, точно парное молоко, воздух и не чувствовал усталости, он мог бы так пребывать в небе долго-долго, дух его не испытывал затруднения, хотя Сидхартха изначально знал, что он только частью своего духа есть белый лебедь, другая же часть пребывает на земле в собственном теле. И это разделение, а вовсе не раздвоение, которое приводит к унижению душевного начала, не было отягощающим, скорее, благостным, в себе самом он знал, что он есть мир и все в мире, и не только зримом, а и во множестве других, чаще неведомых. Кое-какие миры уже были ему известны, случалось, открывались перед ним, и он ступал в их лоно.

Его влекло в неведомые дали. Там было спокойно и сладостно, встречались какие-то тени, наверное, тени людей и животных, птиц, пребывающих в другом измерении, где нет необходимости общаться друг с другом, то есть поступать, как поступается на земле. Тут по-другому: понимание, зародившееся у одной тени, передается остальным, и для этого не надо стараться, чтобы тебя услышали, все делается само собой, независимо ни от чьей воли.

Сидхартха принимал себя как часть вселенского пространства, остро ощущал это и точно бы растворялся в космосе. Эта растворенность и раньше казалась удивительно приятной, но после того, как женился, усилилась и приобрела еще большую приятность. Все в жене было по нраву ему, но пуще того, что она спокойно вошла в его жизнь, ничего в ней не разрушая и не страгивая с места и в то же время словно бы все наполнив собой. Странно, что раньше она не жила во дворце, и он не знал ее сильного тела, маленьких крепких рук, больших темных глаз, в которых виделись не то светлые, не то тусклые лучи, отчего не узнаешь, о чем она думает и спокойно ли у нее на сердце. В ясный день она сделалась его женой, и он дотронулся щекой до ее маленького круглого рта со слегка припухлыми и подрагивающими губами. Но, может, так не было, и теперь чудится, что было? Отчего бы и нет?..

Сидхартха уже ощутил, сколь переменчиво в жизни не только на земле, а и происходящей в других сферах и формах. Он ничего не принимал за устоявшуюся заданность, думал, что и Ясодхара не всегда понимает и не все про нее знает. Впрочем, жена едва ли помнит о себе все. Ведь не может она сказать, кем была до последнего своего рождения на земле. Но и то верно, что человеком, упорно и нацеленно стремившимся к совершенству. Это, в конце концов, и определило ее карму и вознесло к истоку чистоты.