Будда на чердаке. Сборник

«Расправь плечи».

Напоминали, что детей надо воспитывать в строгости и не позволять им отлынивать от домашней работы. «Поддерживай отношения с мистером Хойером из Ассоциации поставщиков ягод, — говорили они. — Он деловой человек и не откажется тебе помочь, если будет нужно». Но чаще всего наши мужья говорили: «Не верь ничему, что обо мне услышишь». «Никому не доверяй», — говорили они. «Ни о чем не рассказывай соседям». «Насчет мышей в погребе не волнуйся, — говорили наши мужья. — Я разберусь с ними, как только вернусь домой». Они напоминали нам, что, выходя из дома, надо иметь при себе удостоверение личности. Напоминали нам, что следует избегать любых разговоров, связанных с войной. Если кто-то поинтересуется нашим мнением, мы должны ответить на провокацию громко, уверенным и невозмутимым тоном. «Не ходи с виноватым видом, — говорили наши мужья. — Разговаривай только по-английски. И забудь наконец эту дурацкую привычку постоянно кланяться».

И в газетах, и по радио все чаще заговаривали о массовой высылке.

«На заседании правительственной комиссии слушался вопрос о мерах национальной безопасности. Губернатор штата убеждает президента в необходимости очистить побережье от вражеских агентов. Пусть убираются к Тодзё!»[9]

До нас доходили слухи, что высылка будет происходить постепенно, в течение нескольких недель, а то и месяцев. Никому не прикажут оставить свой дом в течение двадцати четырех часов. Нам предоставят возможность выбрать район проживания где-нибудь в глубине страны, где мы не сможем оказать содействие врагу. Пока не закончится война, мы будем под наблюдением, что необходимо для нашей же безопасности. Перемещены будут только те, кто живет на расстоянии менее ста миль от побережья. Перемещены будут только те, чьи имена входят в список. Перемещены будут только те, кто не является гражданами Америки. Говорили, что нашим взрослым детям позволят остаться, чтобы они могли присматривать за нашими магазинами и фермами. Говорили, что наши магазины и фермы будут конфискованы и проданы с аукциона.

«Так что лучше избавиться от них прямо сейчас».

Говорили, что нас разлучат с нашими младшими детьми. Говорили, что нас подвергнут стерилизации и вышлют из страны в кратчайшие сроки.

Мы старались настроиться на позитивный лад. Если мы перегладим все белье в прачечной раньше полуночи, имена наших мужей не попадут в список, говорили мы себе. Если мы купим десятидолларовую облигацию военного займа, наших детей оставят в покое. Если мы споем «Песенку сборщика конопли» от первого до последнего слова без единой ошибки, все это исчезнет — война, списки, облигации. Но часто к концу дня нами овладевала тревога, словно мы забыли сделать что-то важное. Может, мы забыли закрыть затвор оросительного шлюза? Выключить газовую плиту? Покормить кур? Или мы забыли три раза постучать по спинке кровати?

В феврале дни стали теплее, а склоны холмов покрылись ярко-оранжевыми огоньками первых маков. Нас становилось все меньше. Исчез муж Минеко. Исчез муж Такеко. Исчез муж Мицуэ.

«Они нашли стреляную гильзу за дровяным сараем».

Муж Омиё был арестован прямо на дороге за то, что не успел вернуться домой до начала комендантского часа. Муж Ханаё был арестован в собственном доме, во время обеда, по неизвестным причинам. «Он никогда не нарушал закон, даже машину всегда ставил только в положенном месте», — говорила она. Муж Симако, водитель грузовика, работавший в компании «Юнион фрут», такой молчаливый, что мы не знали, умеет ли он говорить, был арестован в бакалейном магазине и обвинен в шпионаже. «Я давно догадывался, что с ним дело нечисто», — сказал кто-то из наших. «Следующим будешь ты», — ответили ему.

Самое тяжелое во всем этом, как сказала Тидзуко, — неизвестность. В первую ночь после ареста мужа она проснулась в панике и долго не могла вспомнить, почему лежит в постели одна. Она протянула руку, ощупала пустую подушку.

«Я сплю, и мне снится кошмар».

Но это было явью. Однако она все же встала с постели и обошла весь дом, окликая мужа по имени, заглядывая в шкафы и под кровати.

«На всякий случай».