В результате естественного отбора нас притягивает пища с определенным вкусом и при этом мы хотим жить долго и не болеть. Борьба за контроль над собой, по крайней мере в данном конкретном случае, заключается в столкновении этих двух ценностей, а также чувств, связанных с ними. Если разум и принимает участие в их противостоянии, то только в качестве своеобразного «доверенного лица» этих ценностей. Желание прожить долгую и здоровую жизнь заставляет нас сосредоточиться на связи между потреблением сахара и долголетием. И именно это желание позволяет выводам из наших размышлений возобладать над стремлением съесть шоколадку. В этом смысле разум действительно остается «рабом страстей», как писал Юм, и подчиняется всеобъемлющей системе ценностей естественного отбора.
Чем больше мы узнаем о работе мозга, тем большим смыслом наполняется подход Юма. Нейробиолог из Гарварда Джошуа Грин описывает одну из областей префронтальной коры нашего головного мозга, так называемый дорсолатеральный ее участок, следующим образом: «Этот участок, отвечающий за абстрактное мышление, глубоко взаимосвязан с дофаминовой системой, ответственной за оценку объектов и поступков. С точки зрения нейробиологии и эволюции, наш разум является не самостоятельным логическим устройством, а скорее следующим этапом развития более примитивных систем, с помощью которых делали правильный выбор млекопитающие, прямым потомком своеобразных когнитивных „протезов“ для инициативных млекопитающих». Другими словами, как отмечает сам Грин[65]
, Юм был прав.Но префронтальная кора – не единственная часть мозга, чье значение мы долгие годы оценивали неверно. То же можно сказать и про лимбическую систему – отдел головного мозга, который традиционно связывают с эмоциями, и напрасно. Нейробиолог Луис Пессоа пишет: «„Эмоциональные“ участки мозга задействованы в когнитивных процессах, а „когнитивные“ – в эмоциональных»[66]
. В своем учебнике «Когнитивно-аффективный мозг» Пессоа, как и множество психологов до него, приводит метафору Платона о колеснице – но, в отличие от них, только для того, чтобы ее опровергнуть.Чем на самом деле занят ваш внутренний судья?
Ничего удивительного, что идея Платона о рациональном вознице на колеснице так долго главенствовала. Ведь, когда вы принимаете решение, например, есть или не есть шоколадку, вам кажется, будто этим вопросом задается некое рациональное «я» – этакий судья, который выслушивает все «за» и «против», верно? С одной стороны, вы и так уже полноваты, да и заснуть будет трудно после шоколадки на ночь. С другой – если вы съедите шоколадку, то почувствуете прилив сил и работать станет легче. К тому же вы заслуживаете награды за то, как упорно поработали вчера! (А может, вам и вчера шоколадка помогла?)
Приняв во внимание все аргументы, вы, то есть судья, выносите вердикт. Например, как суровый судья, вы решаете, что никакого шоколада сегодня не получите. А в другой раз ваш внутренний судья ленится и решает, что сегодня вы, уж конечно, заслужили шоколадку. И суд откладывается. Или, вернее, суд переходит к новому «слушанию» – купив шоколадку, вы пытаетесь решить, ждать ли до дома или все-таки съесть ее сейчас.
В любом случае, судя по ощущениям, в какой-то моменты вы, ваше «я» принимает решение. И почему бы не описать его как рассмотрение дела вашим рациональным «я»? Однажды я задал этот вопрос Робу Курзбану. Он, как вы помните, один из психологов, придерживающихся мнения, что никакого «я» не существует. А потому я был уверен, что Курзбан сумеет описать процесс принятия решения о шоколадке, не ссылаясь на рациональное «я» в качестве судьи.
Так и вышло. Когда я спросил, почему нельзя сказать что-то вроде: «Я взвесил все „за“ и „против“ и решил не есть шоколадку», он ответил, что, строго говоря, правильнее будет выразиться иначе: «Определенные механизмы в моей голове устроены таким образом, что формируют тягу к высококалорийной пище, и у этих механизмов есть свои мотивы, убеждения и представления. В свою очередь другие механизмы в моей голове желают долголетия и здоровья, и у них есть определенные представления о шоколаде». В конечном итоге модули второго типа, так сказать, модули дальнего прицела, «препятствовали поведению, которому способствовали модули ближнего прицела». Другими словами, ни те ни другие модули не были «разумнее» – у них были разные цели, и в этот конкретный день одни оказались сильнее других.