Будешь моей, детка

Это странно, но я действительно доверяю Соболевскому. Он, может, и мудак, если посмотреть на его поступки со стороны, но зато в нем нет двойного дна, нет лицемерия, которого я уже достаточно нахлебалась в своей семье. Когда говорят одно, а делают совсем другое.

— Очень тебя хочу, — вдруг сквозь зубы говорит Тимур. — Не могу. Этот твой запах невозможный, у меня от него за секунду встает. Черт, ты бы знала, детка, как тяжело лежать и не трогать тебя.

— Ты трогаешь, — возражаю я тихо, ведь наши пальцы все еще сплетены.

— Нет, детка, — в его голосе звучат чувственные низкие нотки. — Я хочу другого. Рассказать?

Я издаю какой-то странный звук, который можно принять и за отказ, и за согласие, и Тимур истолковывает это так, как ему удобно.

— Хочу уткнуться лицом в твою охерительную грудь, — протяжно, низко говорит он. — Хочу вылизать нежную  ложбинку, а потом заласкать твои соски, чтобы они стали твердыми, припухшими и чувствительными. Хочу, чтобы ты стонала от моего языка. А потом вот этими пальцами, — он погладил подушечками мою ладонь, и я вздрогнула, словно от удара молнии,— я подготовлю тебя для своего члена. Ты будешь извиваться от удовольствия, а потом я возьму тебя. Сильно, жестко, глубоко. Но тебе понравится. Тебе очень понравится, детка.

— Тимур, — прохрипела я, чувствуя, как все мое тело охватывает жаром, а между ног вдруг становится горячо и немного влажно. — Что ты такое…

— Правду, детка, — он тяжело дышит. — Только правду.

Он вдруг рывком наклоняется ко мне и целует грубо, до боли вжимаясь своими губами в мои. А потом, когда у меня в голове не остается ни одной мысли, Тимур со стоном отрывается от меня и за секунду оказывается у дверей спальни.

— Спи, — хрипит он. — Блядь, пожалуйста, детка, спи. Иначе я точно слечу с катушек.

Дверь хлопает, и я остаюсь одна. Глаза слипаются, но уснуть удается не сразу, потому что тело ощущается странно и неудобно: оно распалено от поцелуя и от всех этих пошлых словечек, оно встревожено и возбуждено так, как ни разу не было.

Кажется, не один Тимур тут сходит с ума. Я тоже начинаю медленно и мучительно поджариваться на огне невыносимого телесного желания.

***Утром я просыпаюсь неожиданно рано. Открываю дверь, которая ведет в гостиную, и замираю, увидев спящего Тимура. Он лежит на диване, едва там помещаясь со своим высоким ростом и широкими плечами, и выглядит таким непривычно мягким и уязвимым, что у меня вдруг сжимается сердце.

Стараясь не шуметь, я прокрадываюсь в туалет, а потом осторожно возвращаюсь в гостиную. Я понимаю, что не очень вежливо смотреть на человека, когда он спит, но почему-то не могу оторвать от Тимура взгляд. На его смуглой щеке лежит тень от длинных ресниц. Лицо непривычно расслаблено, а широкая грудь мерно вздымается в такт дыханию.

Я медленно подхожу ближе — сама не знаю зачем. Просто тянет туда, как магнитом. Шаг, еще шаг. И еще один. А когда я оказываюсь совсем рядом — так, что могу при желании его коснуться, не могу удержаться и осторожно трогаю упавшую на лоб прядь его темных волос. И в этот момент Тимур вдруг открывает глаза.

— Доброе утро, — смущенно бормочу я, отдергивая руку.

Тимур молчит, но так смотрит на меня, что я заливаюсь краской, вспоминая, что под пижамой у меня ничего нет.

— Дразнишь? — хрипло спрашивает он наконец. — Специально пришла ко мне в этих блядских тонких тряпках? Мало тебе было ночи?

— Я… не… —  блею я, и мне самой противно от того, как жалко звучит мой голос.

— Или это, сука, игра такая? Чтобы я сам тебя взял, а ты типа не при делах?

Я теряюсь. Этот наглый хамоватый тон настолько не вяжется с тем Тимуром, который утешал меня ночью, спасая от кошмара, что я не нахожусь, что сказать.

А Соболевский бормочет себе под нос:

— Смотрит так, отвечает мне, а потом, бля, будто и не было ничего. Так нахера я страдаю и хожу кругами? Играю, сука, в джентльмена. Надо просто взять свое и все. По этому блядскому договору. Тебе так проще будет, да?

Он вдруг хватает меня за руку и с силой дергает, роняя на себя.

— Отпусти! — взвизгиваю я, но Тимур меняет нас местами, прижимая меня словно бетонной плитой, и я уже лежу под ним, безуспешно пытаясь выбраться. Он горячий, тяжелый, пахнет тепло и пряно, а глаза у него безумные, злые.

— Давай уже, — яростно шепчет Тимур, вжимаясь в меня бедрами так, что я чувствую его твердый, внушительных размеров член. — Заебался я с этими твоими играми хочу-не хочу. Весь мозг мне вытрахала. Везде ты. Везде твой чертов медовый запах. И во сне тоже не отпускаешь. Хочешь, чтобы я совсем крышей поехал? Да я уже, детка.

Он бесцеремонно задирает мою пижамную кофту, под которой, конечно же, нет белья, и смотрит так жадно, что я вспыхиваю со стыда.

— Что ты делаешь?!

Тимур меня будто не слышит, его рука уже забирается мне в штаны, а я просто каменею от ужаса.

— Давай, сладкая, раздвинь для меня ножки, ну, — хрипло шепчет он. —  Дай мне, детка. Знаешь же, что хорошо будет.

Но я не хочу вот так. Я не могу. Даже с ним — с тем единственным, на кого мое тело вообще реагирует.

— Не надо, — шепчу я, и глаза наполняются слезами. — Пожалуйста…