Будни

Ничего не ответив, Лавер направился к Онисиму, и оба зашагали по тропе. Они шли так, как проходили до этого тысячу раз. Тропа была глубоко выбита, лежала корытом. Сухие головки багульника склонялись над ней и царапали ноги. Они шли и видели все эти милые, родные места, где прошла их юность, где были оставлены молодость, надежды, печали и радости, где, будучи зрелыми людьми, говорили они о своих удачах, заботах и нуждах. С тех пор, как они не были на тропе вместе, здесь как бы родилось что-то вновь. Онисим смотрел на знакомые стволы елей, на вершины и старался понять, что же тут произошло? Тот же разноцветный лист на земле, те же увядающие желтые травы, те же затески на деревьях и небо все то же, но что-то было во всем этом такое, чего Онисим никак не мог понять. Тогда он решил, что изменилось что-то в нем самом. А тропа, лес, небо остались такими же, как и прошлый год, как и сорок лет назад. Он вспомнил о своем смятении в первую ночь пожара на болоте, и ему показалось, что вот то, что он искал и никак не находил тогда, теперь найдено, оно сидит в нем самом… Старики шли по тропе и прислушивались к гудению дерева под топором.

— Стучит? — произнес Лавер.

— Стучи-и-ит…

Оба про себя усмехнулись.

Они подходят к шалашу. Шмотяков смотрит на них удивленно.

— О! Вы вместе?! Как же так?

— Мы помирились, — твердо произносит Онисим. — Раз надо, мало ли что сделаешь ради этого.

— Да, да, — бормочет Шмотяков и смотрит на боковую стену, где у него стояла двухстволка. Ее там нет. Она почему-то в руках Лавера.

Шмотяков делает недовольное лицо, сразу овладевает собой и улыбается.

— Хорошее ружье, — говорит Лавер. Сламывает двухстволку и смотрит заряд: в оба ствола вставлены патроны с пулями.

Замечает это и Онисим.

— Нет, — говорит он, — не на медведя. Он больше на козлов. Это по его части.

— Козлы, говорят, тоже ценятся?

— А как же!

Они ждут, пока Шмотяков наденет сапоги.

Онисим достает табакерку, открывает ее. Табакерка полна. Все вокруг наполняется запахом мятных капель. Онисим протягивает табакерку, и Лавер, изготовив пальцы, тянется к ней.

— Что тебя эти дни не слыхать? — спрашивает Онисим, все еще не глядя на соседа.

— Ружье фальшивило. Сверлил.

— Так ведь надо медведя-то убить?

— На воле не оставим…

Шмотяков, совсем одетый, стоит у шалаша.

— Ну, вот я и готов. Пора отправляться.

— А ты погоди, — советует Онисим. — Сегодня придет Проня. Обратно вместе уберетесь.

— Нет, мне некогда.

Шмотяков направляется к Лаверу и хочет взять ружье.

— Не тронь, — четко произносит Лавер.

Шмотяков, открыв рот, застывает на месте.

Лавер стоит перед ним большой, лохматый и страшный. Таким бывает он во время схватки с медведем.

— Руки из карманов вынь! — кричит он.

Шмотяков вынимает из карманов руки и с ненавистью смотрит на стариков.

— Что вы делаете?

— Иди, иди к огню!

Шмотяков идет к костру.

— Садись… охотник…

Шмотяков наклоняется и быстро сует в карман руку.

Лавер щелкает курком двухстволки.

— Не балуй!

Все трое садятся у костра. Шмотяков по одну сторону, старики по другую.

Проходит час. Солнце поднимается над лесом. Снова слышатся крики журавлей. Тихо.

— Мне сказали, что ты злишься на меня из-за собаки, — строгим голосом начинает Лавер. — Как ты мог подумать?

— Что же поделаешь, — виновато отвечает Онисим. — Стало быть, всему причиной годы…

— Вот, должно быть, это.

В глазах Лавера радость. Онисим смотрит на соседа. Он подозревал в Лавере маленькое подлое чувство и только теперь понял, что это чувство было в нем самом, он сам его выдумал и раскрасил и что только теперь через ненависть к настоящему врагу он подошел к жестокой истине и увидел себя, Лавера, все, что окружало их — по-другому. Он подумал и о том, что у людей, которые придут после них с Лавером, не может разбудиться это чувство. Не может, потому что эти люди будут совсем иными и вот об этом случае вражды станут вспоминать, станут рассказывать друг другу и ничего не поймут, потому что в них самих не будет того, что есть еще в Онисиме. Проходили сотни лет. Поколения росли и исчезали, и человек оставался таким, каким был очень давно. Прадед Онисима, его дед, его отец — все они мало отличались друг от друга. И вот, наконец, сам он, похожий на них во всем, унаследовавший все их привычки и взгляды. И вдруг ничего этого не будет! Появится другой человек…

Шмотяков настороженно посматривает на старых охотников.

— Зачем вы это делаете? — пробуя улыбнуться, говорит он. — В сельсовете вас за это не похвалят. Не понимаю, что вам от меня надо!

Старики делают вид, что не слышат. Лавер поправляет на коленях двухстволку.

Вдали слышится голос Маноса. Все вытягиваются. Лавер крепче сжимает ружье.

— Прокопий Сергеевич идет, — говорит Шмотяков. — Он меня поймет лучше вашего.

Старики не отвечают.

— А я чем виноват! — слышится голос Маноса. — Я прикован к машинам.

Он появляется на тропе рядом с Гришкой. Завидев сидящих у костра стариков и Шмотякова, на секунду останавливается. Потом глубоко вздыхает и вполголоса произносит:

— Надо всегда себя сокращать…

Гришка молчит, смотря себе под ноги.