Будни

— Я две специальности знаю. Первая специальность — могу кирпич обжигать. Вторая специальность — могу горшки делать и цветошники и кроликовые плошки.

— Это, — говорят, — хорошо. Надо выпить за твое здоровье.

Водку у него выпили, а Копченым все иногда звали. Вот мы после того встретим Белова и все подшучиваем. И он с нами.

В петров день пришли на ярмарку. Белов увидал нас, спрашивает:

— Что не покупаете пряников?

— Да нам не на што.

— Я вам по гривеннику, а вы меня по разку поцелуйте…

— Ладно…

Дал по гривеннику, пряников купил, пошли домой, смеемся.

Вечером она с меньшой девчонкой дома. Больше никого нет. Смотрит в поле, от гумен человек идет. Идет и все на ее окна посматривает. Андреян Белов. К дому воротит. Она ворота на запор. Подошел, дернул да к окну.

— Ты зачем, Андреян Егорович?

— А помнишь, посулила-то?

— Тебе не стыдно? Сгинь с глаз, я не такая.

— Все равно еще приду…

Дело под осень. Сидит вечером за прялкой, ребятишки спят. На улице дождь. Все дороги стопило. Кто-то стучит. Зажгла фонарь, вышла.

— Пусти обсушиться. Огонек увидал, зашел.

Голос незнакомый.

— Да ты кто такой? Я одна баба дома, пустить не смею.

— Я странник. Из Иерусалима. Богу молиться ходил.

А ведь у нас с Татьяной в то время кресты были большие, молитвы толстые. Дверь открыла — Андреян.

— Будь ты проклят!

Сама к двери идет.

Зашли в избу, он сел на лавку.

— За посуленным пришел. Что станем делать?

— Не знаю, что станем делать. У меня теперь желание отпало. Не под час пришел…

— Не смейся. Ты у меня всем довольная будешь.

Достает из кармана горсть пряников, достает другую, да и третью.

Она испугалась.

— Убери!

— Нет, не уберу. Ты не бойся. Я тебе не за это. У меня о тебе душа болит…

Под скатерть что-то сунул и из избы вышел. Она сидит перед пряниками, не знает, куда их деть. Руку под скатерть, а там три рубля.

Встречается с ним.

— Андреян Егорович, три рубля унеси и пряники нетронутые.

— Нет, не возьму и тебя больше тревожить не буду…

Так и не бывал.

Разве мало для солдатки искушеньев!

Тут один раз приходит сосед Филимон.

— Живешь-то худо?

— Да, худо. Ничего нет.

— Завтра у меня два мешка ржи увези.

— А это за что мне рожь-то?

— Да так.

— Так? Так-то, поди, неладно будет.

— А чего неладно, у меня много.

Да деньги на стол.

— А это зачем?

— Это тоже так. Сапоги надо — кожи понеси. А то готовые бери.

Потом стал закуривать, к окну отвернулся да говорит:

— Давай будем жить вместе. У тебя все будет. Я свою жену век не любил.

— Как жить-то станем? Ты пожилой, я молодая, дело-то не выйдет.

— Ты не думай, я еще в силах.

— Нет, я не о том. Что люди-то скажут?

— А тебе зачем люди? Ты будешь жить хорошо.

— А вдруг у меня муж придет?

— Муж придет, знать не будет.

— Нет, я не могу решиться. Дай подумать.

И ушел. Немного времени прошло, опять приходит. Восьмушку чаю приносит, сахару, кренделей.

— Надумала?

— Нет, я еще не надумала.

Так и идет время. Он все ходит, все носит, а она все не надумала. Мне рассказывает. Смеемся. Один раз пришел, я на печке у нее лежала. Избу осмотрел, ребятишек отправил играть на улицу и ей говорит:

— Тут в сенях, за кадкой, я кожу бросил. Вырежь сапоги. Для себя делал. Может быть, надумаешь…

Она мне:

— Слушай, Александра, какой добрый человек нашелся. Проси и ты, и тебе на сапоги даст.

Я с печки:

— Давно знала, что он солдаток жалеет. А хороших сапог мне поносить охота.

Тогда он:

— Пожалуйста, можно и тебе вырезать. Когда-нибудь расплатитесь.

Я с печки спрыгнула, кожу в избу затащила. Он по сапожному делу смыслил. Живо Татьяне вырезал, мне вырезал, да кожу под пазуху и ушел. Вот уж мы тогда посмеялись. А сапоги сшили праздничные, кожа мягкая, как юфть.

Глава шестая

Нет, уж ты меня как ни унимай, а я отправлюсь. Иду весну встречать. Ведь у нас как! Деревня вся на восток, на речку. И как солнце всходит — в окна. Раньше по деревне были березы, против каждого дома. А у нас под окном, эн, тополь какой вырос. Ветки были в обхват. Уж до того он был курчавый, до того курчавый. И береза была. Когда деревня сгорела, они все и засохли. А разве мало пожаров было! Будто бы одна баба, летом дело было, самовар в сенях грела, да уголек прянул. Все занялось. Сорок домов сгорело. Народ на покосе был. Прибежали — одни угольки. Ерш бабу поймал в поле да к народу подвел. «С нее началось. Она дома была». Он ее к огню подвел, да туда и пихнул. Ну, после выяснилось, ребятишки подожгли, не она. Где-то спички достали, на задворках печку устроили. А с ребятишками что сделаешь? И бабу не воротишь. И у всех горя край. Кое-как справились.

Эти ребятишки одни остались, ходят из рук в руки. Доходит очередь до Татьяны. Вот она думает, куда бы этих ребят приспособить? Сидит с ними и плачет. Я прихожу. И обе ничего не знаем. В приют — надо в городе свою руку иметь. Ерш в это время горшечную заводил. Решили к нему обратиться. Старшего, Сережку, он на побегушки берет.

Надо еще маленького устроить. Она к своему дяде Менцифею:

— Напиши прошение.

— Нет, не могу. У меня такой статьи нет.

— Это ничего, что статьи нет. Я тебе все расскажу.